Юность
Шрифт:
– Так в плен брать нетрудно.
– Не взял его старик в плен.
– Гранович раскуривает трубку, минуту молчит.
– Не взял. Повернулся и ушел.
– Это жестоко.
– Я тоже думал: жестоко, не гуманно. А у этого старика повесили внучку. Пятнадцать лет ей было... Разве после этого - жестоко?
Над потолком снова нарастает вой самолета, грозно ухает взрыв. Домик трясется, кажется, что он сейчас развалится.
– В подвал надо... в подвал, - прерывающимся голосом говорит хозяйка.
– Тут через дорогу, каменный...
– Живы?
Пресс стоит на пороге. Он весь в снегу.
– Как паши?
– вскакивает Гранович.
– Где Гулевой?
Пресс тяжело переводит дух.
– Пока все в порядке... Нужно перебираться... Пошли!
– Хозяйка советует в подвале укрыться.
– Уходить надо, хозяюшка, - оборачивается Пресс.- Бьют по этому району.
– Где Гулевой?
– Машины уводит. Пошли! Пошли!
Выводим на улицу. Слышно, как снова заходят самолеты.
– Где подвал?
– на ходу спрашивает Пресс.
– На пустыре, - машет хозяйка.
– Прямо.
Рев моторов все ближе.
– Бегом!
– командует Пресс.
Мы бежим. Вот и подвал. Еще несколько метров.
– Куда?
– слышу за спиной окрик Пресса.
– Запереть... Я сейчас, - каким-то тоненьким голоском откликается хозяйка.
– Назад!
– грубо кричит Пресс.
– Назад!..
Темное пятно исчезает. Пресс бежит рядом и задыхаясь, ругается. Сверху нарастает тонкий противный визг, от которого внутри все холодеет.
Падая друг на друга, скатываемся по ступенькам подвала вниз. В то же мгновение раздается сильный треск и вслед за тем - оглушительный грохот. Еще взрыв!..
Мертвенный синий свет освещает подвал, в открытую дверь летят комья земли, снега. Слышно, как, удаляясь, плывет в черном небе ненавистный рокот.
– Быстро наверх!
Там, где стоял дом, чернеет груда развалин. Взрыв разметал старенький пятистенник по бревнышкам - одно бревно валяется у самого входа в подвал.
– Ах, дура!
– сокрушается Пресс.
Бежим по черным пустым улицам, заваленным бревнами, битым кирпичом, телеграфными столбами. Словно ураган прошел!
Далеко, очевидно, в центре, снова грохают взрывы.
Теперь они кажутся не такими страшными.
– Ночка!
– Успели ли наши уйти?
– нервничает Гранович.
Пресс вытирает лицо платком, успокаивает.
– Успели. Я еще в политотдел забегал.
– Что там?
– Грузились на машины. Переезжают в ближайшую деревню... Налет не случайный... Пронюхали, что в центре штаб армии... Двух ракетчиков сняли... Ну, пошли!
Над головой снова проносятся самолеты - инстинктивно хочется упасть, прижаться к земле.
– Где же наши самолеты?
– Командующий
Занята делом поважнее. Штаб уже снялся. Будем трогаться и мы.
– Куда?
– В четырех километрах небольшое село. Остановимся на день-два.
– А если и там будут бомбить?
– допытывается Метников.
– Тогда лучше всего ехать в Новосибирск, - сердится Пресс.
– Там бомбежек не бывает. Рай!
Если бы не по-кошачьи зоркие глаза Грановича, мы долго бы еще разыскивали на окраине свои автобусы, Машины стоят в узком проулочке.
– Зайцев!
– наугад окликает Пресс.
И тотчас же от первого автобуса отделяется фигура,
– Слушаю!
– Как машины?
– В порядке! Стекла только повылетали.
– Будьте наготове. Сейчас выезжаем.
– Есть!
В небольшой комнате тесно и жарко. Девушки сидят у стола, Гулевой курит у печки. Иван Кузьмич дремлет прямо на полу, положив голову на горку вещевых мешков и шинелей. Вот спокойствие!
Перехватив удивленный взгляд редактора, Гулевой поясняет:
– Не спал вовсе. У машин дежурил. Вот и сморило.
– Начальник издательства усмехается.
– Да еще с того света вернулся!
– Что за ерунда?
– Сам рассказывал. Его взрывной волной сбило, сверху снегом засыпало с головой. Очнулся с перепугу - ничего не видно, только лицо мокрое. Ну, и подумал - убит, на том свете.
– А потом?
– Потом рукой пошевелил - двигается. Ногой пошевелил - тоже двигается. Встал - по грудь в снегу, рядом машины стоят. А вы как добрались?
– Благополучно. Давайте собираться.
– Пошли, товарищи.
– Гулевой тормошит метранпажа.
– Покойник, вставай!
Медленно, не зажигая синих "ночников", машины трогаются. Девушки едут вместе с нами в кузове полуторки, негромко переговариваются. После беготни клонит ко сну. Спали мы всего часа полтора.
"Макаров говорит, что в редакции совершенно безопасно", - вспоминаются почему-то строчки из письма.
Конечно, тут - как у христа за пазухой!
– Портупею надел, а гимнастерку не застегнул. Так и разгуливал, рассказывает Метников.
– Поэт тоже струсил. Пожалуй, один Прохоров в себе был.
– А вы не боялись, Сережа?
– удивляется Машенька.
– Еще как боялся!
– Я думала, умру со страху, - говорит Машенька.
– Сама бы раньше не поверила, что такая трусиха!
– Жить хочется!
– впервые за всю дорогу роняет Гранович. Говорит он эти слова с какой-то внутренней страстью, тон его не вяжется с нашими шутками, мы невольно замолкаем.
В небе снова плывет рокот моторов. Спустя несколько минут в центре раздаются взрывы, взлетают и тут же гаснут багровые всполохи.