Юрий Долгорукий

Седугин Василий Иванович

Агриппина увязалась с Иваном, хотя он и пытался ее отговорить. Однако она у кого-то купила мужскую одежду, заткнула за кушак короткий меч и заявила решительно:

– Буду с тобой рядом, что бы ни случилось!

Теперь она с чисто женской заботливостью обустроила местечко, где они залегли: сначала наломала и настелила веток, а потом сверху накидала травы, которую нарвала на ближайшем лугу.

– Может, долго придется сидеть в засаде, – деловито говорила она. – А от сырой земли легко простудиться и заболеть можно.

Глядя на нее, шутя и посмеиваясь,

оборудовали свои лежанки и другие бродники.

За это время Иван привык к Агриппине. Пусть они сошлись нечаянно, пусть не венчались, но он считал ее законной супругой, и даже больше того – надежным и верным другом, оберегал и защищал, хотя порой бывал грубоват с ней, но она принимала все должным образом. Иван удивлялся, как легко сносила она тяготы жизни, лишения в пути, была терпеливой и ровной, и все больше и больше привязывался к ней.

Потянулись томительные дни ожидания. Сначала было интересно наблюдать, как мимо них величественно текли огромные массы воды. Противоположный берег виднелся тонкой темно-зеленой полосой, вода глянцево переливалась, ослепительно искрилась бесчисленным множеством блесток, иногда на ней возникали мощные буруны, которые увлекали за собой плывший мусор; громко крича, летали чайки, стремительно падая на поверхность глади, выхватывали рыбешку и тут же уходили ввысь; высоко в небе парили коршуны. Шла веками сложившаяся спокойная, мирная жизнь…

А потом все надоело. Не хотелось ни на что смотреть. Безделье изматывало, делало людей нервными. Питались как обычно сообща, на костре варила и жарила Агриппина. Она душу вкладывала в свое дело, и пища получалась вкусной и сытной. Только одному броднику почему-то не нравилась. Это был полнощекий, толстоватый парень, с сонными глазами, звали его Колояром. Он всегда немного еды оставлял в своей чашке, подходил к Агриппине и говорил капризным голосом, что на этот раз она или недосолила, или, наоборот, соли положила слишком много, или мясо недоваренное, или рыба расползлась в похлебке… Вот и на этот раз подошел он со своей чашкой и стал нудно выговаривать:

– Ну что ты, Агриппина, варить никак не научишься! То у тебя одного не хватает, то другое сделаешь не эдак…

Он ей так надоел и обрыдл, что она терпеть его не могла, поэтому спросила раздраженно:

– Что на этот раз тебе не по нраву?

– Чего-то ты в похлебку не доложила.

– Ну и чего же я забыла добавить?

– Чего-то такого не хватает.

– Ты скажи, чего бы тебе хотелось?

– Сам не знаю. Но вот чего-то недостает.

У нее кончилось терпение, и она в сердцах ответила:

– Ну не плюнула я в твою похлебку, прости господи!

В засаде соблюдали тишину. Но тут раздался такой оглушительный хохот, что с деревьев слетели птицы и умчались вдаль. Кто-то держался за живот, кто-то катался по земле, а кто-то не мог справиться с обильно текущими из глаз слезами…

С тех пор Колояр к Агриппине больше не подходил.

И вдруг на второй неделе издали появились два корабля. Их увидели при восходе солнца, когда они были уже близко.

– Вставайте! Быстрее! Лодки

выводите! – бегал между бродниками старшина, пиная некоторых засонь ногами. – Проспали, черти собачьи, лихоманку вам в душу!

– Мы-то при чем? Где дозор был? – отвечали ворчливо некоторые, но тут же бежали к воде и прыгали в лодки, торопливо выводя на простор.

Но было уже поздно. Река была необозримо широкой, а суда шли по самой ее середине; как гребцы ни старались, догнать их не было никакой возможности. Бросив весла, бродники тоскливо смотрели вслед удаляющейся добыче.

А потом, собравшись на поляне, дали волю накопившемуся возмущению.

– Звать сюда дозор!

– Судить их самым строгим образом!

– Наказать за ротозейство!

Впрочем, звать дозорных не пришлось, они сами приплыли. С виноватым видом вошли в круг, стояли, низко склонив головы. Тяжелым безмолвием встретили их появление бродники.

– Судить будем, – наконец произнес старшина. – Говорите, братья, как поступим с ними.

Иван Ростиславич много раз видел, как творили на Руси правосудие – и князья, и назначенные ими судьи, самому приходилось расследовать, когда короткое время правил в Галиче. Но там всегда решал один человек. На него можно было как-то повлиять, надавить, принудить, заставить, подкупить, наконец; здесь судьями были все, и в этом отношении он был непредвзятым и беспристрастным.

– Кто старший среди вас? – послышался первый вопрос.

– Я, – ответил лысый, с вислыми усами худощавый сорокалетний мужчина с глубоко посаженными глазами.

– Расскажи, как проворонили купцов.

Тот оглядел присутствующих, потом своих подчиненных, вздохнув, ответил:

– Проспали…

– Это как же так, в дозоре-то?

– Да вот так. Утречком сон сморил. Сами знаете, как перед восходом солнца ко сну клонит…

Повисло тягостное молчание.

– Как же ты, Буеслав, такое сотворил? – с болью в голосе наконец проговорил старшина. – Ведь мы с тобой сколько лет плечо к плечу сражались, такого повидали…

– Да вот, бес, видно, попутал…

– И ты, значит, дозорным был?

– Да нет. Другой стоял.

– И кто же?

– Известно кто – Колояр.

Все стали смотреть на парня. Круглое лицо его медленно стало наливаться краской, среди белых ресниц начали копиться крупные слезы. Он несколько раз шмыгнул носом и затих, опустив плечи.

– Это правда, Колояр, ты заснул на посту? – стал допрашивать его старшина.

– Я, – еле выдавил тот.

– И не стыдно тебе перед товарищами?

– Стыдно…

– Вот мы ждали-ждали добычу, а ты все наши ожидания на ветер пустил.

Колояр кивнул головой и надрывно вздохнул.

– Что ж, отвечать будешь перед кругом.

– И Буеслав тоже! – выкрикнул кто-то. – Он у них за заглавного!

– И Буеслав ответит, – покорно согласился старшина. – Решайте, братья, как с ними поступим, к чему приговорим?

После некоторого молчания раздался голос:

– В воду обоих. Чтобы другим было неповадно!

Бродники одобрительно зашумели.