За пределами ведомых нам полей
Шрифт:
В 1855 году выходит в свет «Эпоха Легенд, или Повести о богах и героях» Томаса Булфинча – книга, которая для английского читателя значит примерно то же, что «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна – для читателя советского. В главе «Сельские божества» Булфинч не только пересказал древние мифы, но и собрал самые заметные поэтические сочинения, посвященные Пану: промежуточные итоги были подведены.
Тем временем европейская культура открывает для себя подлинную Грецию (1871 – Генрих Шлиман раскапывает Трою) и темную сторону античной культуры, о которой Шиллер и знать не хотел (1872 – «Рождение трагедии из духа музыки» Фридриха Ницше). И пока Оскар Уайльд в стихотворении «Пан» (1881, пер. В. Широкова) сокрушался о том, как «сер и стар наш новый мир», – свирель бога зазвучала совсем иначе.
«Слишком пристально рассматривать опасности, слишком внимательно прислушиваться к угрозам, неумолчным в победной музыке мира, отдергивать руку от розы из-за
На континенте к этому еще не пришли. Бодлер в «Цветах зла» (1857) заклинал «больную музу»,
Чтоб ритмы, где звучат стихийные начала,
В кровь христианскую Античность источала,
Чтобы в веках царил создатель песни Феб
И с ним великий Пан, дарующий нам хлеб.
(Пер. В. Левика)
Манерное тургеневское «стихотворении в прозе» «Нимфы» (1878, опубл. 1882) провозгласило воскресение Пана – однако один вид золотого креста на церкви прогнал явившихся духов. «Но как мне было жаль исчезнувших богинь!» В рассказе Анатоля Франса «Святой Сатир» (1895) старый бог становится свидетелем смены мировых эпох – Сатурна сменяет Юпитер, Юпитера Христос; сатир принимает крещение и умирает – чтобы остаться бессмертным и вечно пребывать в сердце неизменной природы. (Через двадцать лет, в «Восстании ангелов», Франс создаст новый вариант мифа о Пане, уже откровенно антихристианский.) Не так интересен рассказ Франса сам по себе – еще одна попытка примирения язычества и христианства (одновременно с Мережковским!), – сколь важно его влияние на живопись. Ведь прочитав «Святого Сатира», Михаил Врубель написал своего знаменитого «Пана» (1899); однако рассказ Франса стал лишь поводом, а происхождение врубелевского Пана (или «Сатира», как сам художник называл картину) – поэтическое, благо стихотворений о древнем боге в русской литературе было немало.
И всю природу, как туман,
Дремота сладкая объемлет;
И сам тогда великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.
Ф. Тютчев. Полдень
(1829 – одновременно с Лермонтовым)
За год до Франса и Мережковского некий малоизвестный (в то время) английский писатель выпустил в свет книгу, которая многих читателей попросту возмутила – а заодно и ознаменовала начало нового этапа «паномании», продлившегося добрых тридцать лет. Книга эта – повесть Артура Мейчена «Великий бог Пан», и даже «декадентская» обложка Обри Бердслея не могла подготовить читателей к ее мрачному содержанию.
В прошлой статье цикла говорилось о том, как страшило британских авторов вторжение чужого в обыденную жизнь. Мейчен под явным влиянием Стивенсона (прежде всего – «Джекила и Хайда») создал чрезвычайно запутанное повествование – переплетение нескольких историй, смысл и связь которых становятся очевидны лишь в финале. И главная тема повести… да, снова вторжение. – но такое, какого добрая старая Англия еще, кажется, не знала. «Кажется» – потому что на последних страницах чудовищное и отвратительное оказывается частью ритуала, который исполняется в Британии с незапамятных времен.
Начинается все почти как «научная фантастика»: доктор Раймонд, классический «злодей-ученый», делает своей воспитаннице Мэри операцию на мозге, вот только цель его научной не назовешь. Наш мир – как учат философы и мистики – иллюзорен и скрывает подлинную реальность, но«древние знали, что значит убрать покров. Они называли это созерцанием бога Пана». Девушка после операции впадает в состояние безнадежного идиотизма, но это, по мнению Раймонда, и не важно: в конце концов, она увидела Пана.
Перед нами – вполне законченная история (опубликованная в 1890 году как отдельный рассказ), но это – лишь пролог к главному повествованию. Как мы узнаем – конечно же, в финале, – Мэри не только видела Пана, она зачала от него ребенка, и ее дочь-полукровка ныне стала причиной загадочных смертей в Лондоне.
В определенном смысле Мейчен пошел дальше Стивенсона; и не только потому, что крайне усложнил структуру повествования. Доктор Джекил, поведав свою странную историю, подтвердил то, что человеку XIX века было хорошо известно: человеческая натура двоична и отягощена злом. Мейчен нашел новую метафору – метафору декадентскую: предельное, невыносимое зло растворено в мире и в любой момент может настигнуть каждого, кто заглянет поглубже в суть вещей. Одному из героев повести является Пан – не наяву, но в полусне, потому человек и уцелел: «На мгновение он оказался лицом к лицу с сущностью, которая не была ни человеком, ни зверем,
«Очарование этого повествования трудно передать, – не без злорадства писал Лавкрафт. – Никто еще не описывал беспредельный ужас, которым пронизаны все абзацы, от первого до последнего, как мистер Мейчен, постепенно раскрывающий смысл своих намеков.. Чуткий читатель подойдет к последним фразам с понятным страхом и желанием повторить слова одного из персонажей: «Это слишком неправдоподобно, слишком чудовищно; ничего такого не должно быть в нашем спокойном мире… Нет, друг мой, если это возможно, жизнь на земле станет кошмаром» («Сверхъестественный ужас в литературе», пер. Л. Володарской, с изм.).
Успех, пусть и скандальный, повести Мейчена лишний раз подтвердил, что людей привлекают страшные, а нередко и отвратительные истории. Манящая двусмысленность Пана, этой бесформенной формы, позволяла наполнить образ любым смыслом. Чем и занялись с энтузиазмом писатели рубежа веков [96] .
На самом же деле им лишь казалось, что образ неисчерпаем. Чем больше современный исследователь знакомится с рассказами и повестями на заданную тему, тем однообразнее они кажутся: радость для литературоведа и, скажем откровенно, скука для читателя. Вернее, даже не скука, но совершенная предсказуемость сюжетов. Герой / героиня встречается с Паном / ощущает его присутствие, проникается / не проникается его музыкой, сходит / не сходит с ума и умирает / не умирает [97] . При этом итог, в отличие от повести Мейчена, как правило, очевиден с самого начала.
96
Мода привела к тому, что образ древнего бога оказался «привязан» даже к тексту, даже когда никакой необходимости – ни сюжетной, ни символической – в этом нет. Самый знаменитый пример – роман Кнута Гамсуна «Пан», опубликованный в том же году, что и повесть Мейчена (1894).
97
Написав эти слова, я понял, что почти процитировал С. Бережного, который так же описал известный толкинистский апокриф Н. Васильевой и Н. Некрасовой «Черная Книга Арды». Повторяемость сюжетных структур – узнаваемая черта мифа (в обоих случаях – перекликающегося с сатанизмом).
Сравнительно небольшую группу составляют рассказы и повести, в которых Пан показан, так сказать, в естественной среде обитания – античности («Жезл Пана» Ричарда Гарнетта, 1903), на заре христианства («Рогатый пастух» Эдгара Джепсона, 1904) – или в абстрактном фэнтезийном антураже («Юрген» Дж. Б. Кэбелла, 1919) [98] .
Чаще время и место действия – современная Англия. Молодая женщина отказывается поклоняться Пану и покарана смертью под звук «юношеского смеха, двусмысленного и золотистого» («Музыка на холмах» Саки, 1911; пер. Н. Демуровой). Незримый бог насылает панику на участников вульгарного пикника, и только четырнадцатилетний мальчик следует неслышному зову («В паническом ужасе» Э. М. Форстера, 1904). Человек, решивший стать одним целым с природой, увидеть самого Пана, слишком поздно понимает, что жизнь природы – это непрерывное уничтожение хищниками своих жертв, и когда с криком «Боже, Боже, Господи Иисусе» он умирает, на груди его находят вмятину, «словно отпечаток копыт чудовищного козла» («Человек, который зашел слишком далеко» Э. Ф. Бенсона, 1904). Только что упомянутый Эдгар Джепсон в романе «№ 19» (1910) живописал общество неоязычников [99] , которым удается оживить статую Пана и вызвать созданий Бездны – с прискорбными последствиями. Впрочем, книга эта не вполне оригинальна: она написана под явным влиянием У. Сомерсета Моэма и воспроизводит фабулу его романа «Маг» (1908). Прототип главного героя книги Моэма – сатанист Алистер Кроули, воспевший бога в «Гимне Пану» (1913, опубл. 1919); интересно, что «Маг» его возмутил, а «№ 19», напротив, привел в восторг – настолько различны подходы писателей к одной теме и даже одному сюжету.
98
Русские аналоги – стихотворение Валерия Брюсова «Она в густой траве…» с эпиграфом «Умер великий Пан» (1894) и проза Александра Кондратьева: его «мифологический роман» «Сатиресса» (1907) и сборник рассказов «Белый козел» (1908).
99
Читай: герметический орден «Золотая Заря». Прототипом одного из героев стал Мейчен.