За пределами ведомых нам полей
Шрифт:
Особняком стоит Джеймс Стивенс, который в романе «Горшок золота» (1912) весьма причудливо совместил две мифологических системы – мир ирландских фейри и античность Пана: «как бы ни урезали его империю, он никогда не останется без царства» (пер. С. Печкина).
Искуснее прочих, как обычно, оказался Г.К.Честертон. В великом романе «Человек, который был Четвергом» (1908) он создал многослойную структуру, и когда под читателем в очередной раз проваливается пол, обнаруживая новый уровень смысла, – головокружение неизбежно; многие сердятся. Когда выясняется, что Центральный Совет Анархистов целиком состоит из секретных агентов полиции, готовых ценою жизни защитить добрый порядок от тех, кто хочет его уничтожить… когда оказывается, что Воскресенье, зловещий Председатель Совета, – тот самый полицейский, который
Председатель, который кажется то злодеем, то сверхъестественным созданием, – это и есть «все на свете», сама природа, сам мир, – словом, бог Пан («– Пан был и богом, и зверем, – сказал профессор»; пер. Н. Трауберг). Честертон, как всегда, спорит с декадентами. Для Мейчена «подлинная реальность» ужасна и невыносима; герои Честертона убеждены в ином.
«– Послушайте меня! – с необычайным пылом сказал Сайм. – Открыть вам тайну мира? Тайна эта в том, что мы видим [мир] только сзади, с оборотной стороны. Мы видим все сзади, и все нам кажется страшным. Вот это дерево, например – только изнанка дерева, облако – лишь изнанка облака. Как вы не понимаете, что все на свете прячет от нас лицо? Если бы мы смогли зайти спереди…»
…то мы бы увидели мир прекрасным: каков он на самом деле. Есть от чего впасть в панику.
Понятно, что «на самом деле» у Мейчена и Честертона принципиально различно: перед нами – две равноправные метафоры, а какую из них выбрать – дело вкуса. Другое дело, что Мейчен подводит героев (а с ними и впечатлительного читателя) к отчаянию – и бросает там; Честертон доходит до той же грани – и преодолевает ее.
Потому что Воскресенье – не только творение, но и Творец; «всё» – не только природа, но и ее Создатель.
В русской литературе такого сильного ответа «паническому» пессимизму не дал никто – и Владислав Ходасевич в 1924 году завершил тему вполне мейченовским по духу стихотворением:
Смотря на эти скалы, гроты,
Вскипанье волн, созвездий бег,
Забыть убогие заботы
Извечно жаждет человек.
Но диким ужасом вселенной
Хохочет козлоногий бог,
И, потрясенная, мгновенно
Душа замрет. Не будь же строг
Когда под кровлю ресторана,
Подавлена, угнетена,
От ею вызванного Пана
Бегом спасается она.
(«Соррентинские заметки. 2. Пан»)
В Англии же завершителем стал лорд Дансени, один из влиятельнейших авторов фэнтези XX века. О главных его книгах разговор впереди, в следующей статье, – а здесь скажу, что в сборнике «Пятьдесят один рассказ» (1915) три миниатюры посвящены Пану. Они довольно традиционны: две повествуют о смерти Пана – и его воскресении, как только все решили, что мертвый бог выглядит очень глупо, а гробница укрыла его навсегда; третья – о жалобе цветов, теснимых большим городом. «И затем я услышал несущийся в музыке ветра голос Пана, укоряющего их из Аркадии: «Будьте немного терпеливее, все это ненадолго» (пер. А. Сорочана).
Но двенадцать лет спустя, в иную эпоху, когда предвоенные сумерки остались далеко в прошлом, Дансени вернулся к теме, которая была не то что забыта – просто неважна. Его роман «Благословение Пана» (1927) стал последней попыткой создания – или воссоздания – мира, в котором Пан мог победить и победил.
Дансени поставил чистый эксперимент – с заранее известными результатами, как оно обычно и бывает в литературе. В маленьком церковном приходе где-то в английской глуши распространяется нечто вроде эпидемии, центром которой стал юный Томми Даффин, играющий по ночам на тростниковой флейте. Он словно одержим – или и вправду одержим, а виной тому – козлоногий викарий, венчавший его родителей и уехавший много лет назад неведомо куда. Один за другим жители Волдинга уходят под
Дансени весьма саркастически изображает церковников, не готовых поверить в чудо: вернее, они потому и не верят, что страшатся его… и лучшим средством завоевания душ полагают крокет. Викарий проигрывает битву и становится жрецом Пана – не все ли равно, какой иллюзии служить, объясняет ему сумасшедший, видевший иных богов; «теперь на земле появились иллюзии получше, чем были до сих пор. И прекрасно» (пер. Л.Володарской). Волдинг выпадает из истории, становится островком мифа, который – естественно! – утратил все связи с внешним миром. Язычество и христианство не столько противопоставлены, сколько отождествлены: всему свое время, и волнообразная смена естественна и желанна. Кроме того, «благословение Пана» означает возврат в глубочайшую древность, по сравнению с которой вся человеческая культура последних девятнадцати веков – не более чем временное отклонение.
Интересно вот что: за год до «Благословения Пана» в Англии увидел свет другой роман другого автора, на который поразительно походит роман Дансени. Это «Луд-Туманный» Хоуп Миррлиз, чрезвычайно важный текст в истории фэнтези, который, увы, остается за рамками сего труда (Дансени начал свой путь еще до Первой мировой, а наш рассказ прервется на 1914 годе) [100] . Миррлиз повествует о Натаниэле Шантиклере, мэре города, который стоит на границе с Волшебной Страной. Шантиклер – один из немногих, кто слышал таинственный Звук, кто испытывает тоску по иному миру – и при этом изо всех сил борется за сохранение мира прежнего, потому что в Луде само упоминание эльфов неприлично и противозаконно. Конечно, в финале все усилия мэра приводят к тому, что Волшебная Страна приходит в его родной город.
100
Кроме того, в один год с «Лудом-Туманным» на экраны вышел фильм «Маг» – экранизация упомянутого ранее романа Моэма.
Великий Бог Пан явился в литературу рубежа XIX-XX веков по многим дорогам сразу: романтизм и декаданс, неоязычество и новая культурология, поэзия и эротика – все так или иначе обратились к нему, внесли свою лепту в возрождение образа. Но вот что чрезвычайно важно для нас: Пан оказался одним из первых – если не первым – мифологическим существом, которое пришло в Англию, а не бежало из нее. Викторианские эльфы – это или малютки (которых даже талант таких художников, как Артур Рэкем и Ричард Дойл, не сделал подлинными), или эмигранты. Эльфы покидают страну в романе «Всё это Мэб» Мэри Кэнделл и Эндрю Лэнга (1885), «Анналах Оберонова двора» Джона Хантера Дювара (1895), «Паке с Волшебных Холмов» Киплинга (1906): их время прошло.
Но Пан – является.
И его-то возрождение, вместе с трудами фольклористов – таких, как «Волшебные и народные истории ирландских крестьян» У. Б. Йейтса (1888), – помогло эльфам найти путь назад [101] . И оказалось, что образы кельтской мифологии куда более естественно смотрятся на фоне зеленых холмов Англии и Ирландии, нежели образы античной Эллады. Поэтому (в частности) роман Миррлиз сильнее и оригинальнее романа Дансени.
Были и промежуточные звенья: «Горшок золота» Джеймса Стивенса и, конечно же, киплинговский «Пак» – но прежде того прославилась история, герой которой совмещает черты Пана и фейри. Имя старого бога стало фамилией и в русском переводе сменило звучание: Пэн, Питер Пэн [102] .
101
В «Кельтских сумерках» (1893) Йейтс назвал фейри «детьми Пана» за «козлоногость, действительно среди них распространенную», и «детьми Лилит» (пер. В. Михайлина).
102
Рекомендую читателю блестящие эссе, ему посвященные: «Ребенок во времени» А.С. Байетт и «Дж. М. Барри и Питер Пэн» Терри Виндлинг.