Закаленные крылья
Шрифт:
– Вы видите, я делаю все возможное…
– Значит, он, летая над самой землей, продолжает верить в то, что небо находится внизу?
Вдруг Благоев, услышав голос летчика, резко повернулся.
– Этому человеку на роду написано пережить все ужасы! Зажглась аварийная лампочка!
– сообщил он Узунову и дежурному офицеру.
– Ну да ничего, может быть, для него это и к лучшему! Хочет не хочет, а приземляться придется.
Через пять минут майор Узунов ввел в столовую молодого, безбородого паренька, почти лишившегося дара речи, с потрескавшимися губами, на которых запеклась кровь. Майор, нежный и заботливый, как родной отец, всячески обхаживал
– Ты не унывай, такое случалось и с самыми лучшими летчиками. Что ты сказал? Тебе стыдно будет доложить о том, что произошло? Как раз наоборот, надо всем об этом рассказывать. Ты рассказывай с гордостью и достоинством! Через два-три года у тебя будут более крепкие крылья - они получат закалку! Стать лучше не могут, сынок, лишь те, кто мертв, а живые… [234]
Они для того и остались в живых, чтобы забыть свои неудачи и с новыми силами устремиться к будущему. Вот увидишь, завтра ты будешь себя чувствовать отлично.
Молодой летчик, слушая майора, притих. Слова командира звучали так убедительно, что не было ни малейшего смысла возражать. Летчик поверил ему.
– Осталось еще вспомнить случай с Каракушевым, - подсказал Антов и посмотрел на часы.
Переваливало за полночь, но аудитория, жаждущая слушать рассказы об авиационных приключениях, была готова бодрствовать до самого утра.
– Расскажу вам и об этом. Правда, у нас осталось мало времени. Случившееся с Каракушевым представляет интерес скорее как курьез, редкий курьез в истории авиации.
– И поучительный к тому же, - добавил Антов.
– Разумеется… Когда летчик садится в кабину, все в ней должно быть в безупречном состоянии. А в самолете Каракушева нарушилась связь с командным пунктом. Он наклонился, чтобы поправить повреждение, и у него начались галлюцинации. Через какое-то время он дал о себе знать. Но, как правильно сказал Антов, полет в облаках, галлюцинации и вспышка аварийной лампочки давят на психику, как опухоль на мозг. Каракушев не выдержал. Катапультировался. Через два часа позвонил из какого-то села по телефону и сообщил, что жив и здоров. Но курьез заключается в другом. На следующий день мы облазили гору и всю долину, разыскивая обломки разбитого самолета, однако ничего не нашли. Искали по всей равнине - тоже безрезультатно. Только через два Дня посторонние люди случайно наткнулись на самолет где-то на поляне в Среднегорье. Он оказался в целости и сохранности. Техники обнаружили в нем лишь какие-то незначительные повреждения. После того как летчик катапультировался, самолет продолжал полет, пока не кончился запас горючего, и благополучно приземлился на поляне.
После этого случая летчики часто шутили между собой: «Главное - не мешать самолету, не запутывать его: ведь он и сам может благополучно закончить полет».
Ничего не скажешь - авиационный курьез! [235]
Часть пятая. Крутизна
1
На мою долю, как на долю летчика и авиационного командира, выпало столько переживаний, что порой казалось, на большее уже просто не хватит сил…
Я довольно быстро получил ответственные посты в авиации, рано стал помощником прославленного Героя Советского Союза генерала Захариева. И может быть, именно потому, что
Помню, как однажды я, крайне взволнованный, вошел в кабинет генерала Захариева. Генерал, поглощенный своими мыслями, склонился над каким-то документом. Никто из нас не решался заговорить первым. В сущности, говорить было не о чем. Черным по белому было написано предельно ясно, а беспрецедентность самого решения лишала нас дара речи.
– Но это страшное заблуждение! Я даже не могу поверить в это… - начал я, надеясь, что командующий поддержит меня. [236]
– Не знаю, ничего не знаю. Решение принято, и мы не имеем права его оспаривать.
Я не поверил своим ушам. Неужели сам командующий введен в заблуждение и настолько ошеломлен? Как авиационный командир, он ни в коем случае не имел права терять самообладания. Но по его нервным жестам я понял то, о чем умалчивали уста, и спросил:
– Неужели сейчас, когда у нас есть настоящая боевая авиация, укомплектованная надежными кадрами и первоклассными самолетами, нам придется ее свертывать и сокращать?
– Ты только подумай, о чем здесь говорится!… Поскольку теперь ракеты выходят на передний план, все остальное становится ненужным и бессмысленным. Могу себе представить, как возмущались рыцари, когда наступил момент сменить копья и мечи на ружья.
– Авиацию нельзя заменить ракетами. И вы, товарищ генерал, знаете это лучше меня.
– Ну допустим, что ты прав, - смягчившимся тоном перебил меня командующий.
– А что мы можем сделать? Ничего! Нам остается надеяться, что указанное здесь окажется догмой.
– Но мы можем сохранить многое, если сами не превратимся в доктринеров!
– воскликнул я.
– Разумеется. Пока я занимаю должность командующего, буду защищать авиацию.
Генерал Захариев, охваченный искренним желанием удержать меня от крайностей в суждениях и поступках, в тот момент проявил не только осторожность, но и мудрость. Он заговорил со мной не так, как обычно, уверенно и твердо, а озабоченно и по-отечески. И я слушал его так же, как когда-то давно, во время нашей первой встречи. Трудности только начинались, и придется ли нам вместе или каждому самостоятельно бороться с ними, пока оставалось неясным. Авиация, разумеется, останется, но наступила пора больших изменений в строительстве военно-воздушных сил.
Я молчаливо и с восхищением слушал своего командира, всегда проявлявшего ко мне настоящую отеческую любовь. Слушал и думал о том, что, может быть, начиная с этого момента нам придется пройти через самые тяжелые испытания. Я почувствовал прилив энергии и решил, что с этого дня буду работать как и прежде, [237] словно ничто не угрожает авиации. Прежде всего предстояло решить давно наболевший вопрос о перевооружении авиационного училища. Курсанты военно-воздушного училища на последнем курсе летали на снятых с вооружения в боевых авиационных частях реактивных самолетах Як-23. Закончив училище, молодые офицеры начинали осваивать «миги», то есть, по существу, обучение продолжалось на новом месте службы в боевых подразделениях.