Закаленные крылья
Шрифт:
– Не знаем таких!
– одновременно воскликнули несколько человек.
– Так, значит, нет таких?
– торжествовал Антов.
– Полеты в облаках - а мы это испытали на собственной шкуре - отражаются вот здесь.
– И он показал на голову.
– Но разве на твоей голове отражаются только полеты в облаках?
– спросил один из присутствующих.
– А когда зажигается аварийная лампочка, чтобы предупредить о том, что кончается горючее? Тогда ты как себя чувствуешь? Как будто у тебя на шее затягивается петля…
– Ну, раз нервы выдерживают, значит, не о чем и говорить!
– вмешался в разговор Васильев.
– Все упирается
– По-моему, все упирается не в устройство организма, [227] а в дух летчика. Дух надо воспитывать, его никто не получает в готовом виде. Дух человека проходит тот же путь развития, что и сама личность. Это различные вещи, но вместе с тем это и одно целое. Когда мы говорим «крепкие нервы», то под этим понимаем, что у человека закаленный дух.
– Закаленные крылья!
– вмешался Антов, который, облокотившись на подушки, разложенные вдоль стены, внимательно слушал сидящих за столом.
– Надо закалять крылья! Кто рассказывал нам об орле? Мне очень понравилось, что орел и после бури, изможденный, все так же мощно взмахивая крыльями, продолжает свой полет.
– А я вам расскажу о случае с Тарпомановым, и вы убедитесь, что нельзя все мерить одним аршином, - сказал смуглый старший лейтенант.
– Да знаем мы об этом случае!
– вмешался другой.
– Лучше я расскажу вам о Стиляне Пееве…
– Но случай с Петринским еще интереснее…
– Здесь вместе с нами наши жены и дети. Давайте рассказывать по очереди. И пусть слушают, чтобы они лучше поняли душу летчика. Пусть жены гордятся нами, а дети знают: то, о чем они читают в приключенческих романах, нам приходится переживать ежедневно. Ну, кто начнет первым? Вылков?
Тарпоманов был одним из тех летчиков, которым вечно не везло. Он, чрезмерно чувствительный человек, болезненно переживал свои неудачи. Можно было лишь удивляться ему. Умный, упорный, нисколько не трус, но, как только поведет самолет на посадку, непременно что-нибудь напутает. Сначала командир делал летчику замечания, а потом махнул рукой и предоставил ему возможность производить посадку как получится. Тарпоманову порой плакать хотелось. Самым близким друзьям он признавался, что если за месяц-два не научится правильно сажать самолет, то уйдет из авиации. Друзья старались успокоить его, уверяя, что это не такая уж большая беда и незачем такие пустяки считать позором. Тарпоманов не хотел ничего слышать. Он твердо решил: как только истечет определенный им самим срок, он распрощается с авиацией. Но раньше чем наступил этот срок, прибыли сверхзвуковые самолеты, и он еще больше приуныл. [228]
– Я, друзья, - говорил он с грустью, - безвозвратно пропал. Теперь мне наверняка придется уйти.
Коллеги сочувствовали своему приятелю, которого полюбили за честный и прямой характер, и в день его первого полета на новом самолете сильно переживали за него. В тот день впервые летали и другие летчики, поэтому на аэродроме собралось много народа. Вот тогда-то и случилось непредвиденное. Добрая половина из тех, кто летал, планируя при посадке, допускали ошибки. Командир злился и кричал:
– Вы все похожи на Тарпоманова! Раньше у нас был один Тарпоманов,
Последним к аэродрому на посадку заходил Тарпоманов. После неудачи значительно более опытных летчиков никто не сомневался в том, что и Тарпоманов наверняка… Взгляды всех приковала к себе огромная темно-серая туча, закрывшая, подобно театральному занавесу, все небо. Из нее-то и вынырнул самолет Тарпоманова и начал плавно снижаться. Чем ближе он оказывался к бетонной полосе, тем сильнее волновались все собравшиеся. И Тарпоманову удалось сразить всех. Вы, должно быть, видели, как грациозно и изящно аист распрямляет поджатые во время полета ноги и, пританцовывая, опускается на луг? Так же легко и почти бесшумно шасси самолета Тарпоманова коснулись земли, и машина плавно промчалась по взлетной полосе в другой конец аэродрома. Можете себе представить, какой восторг вызвало это зрелище!
Многие считали, что эта удача - результат счастливой случайности. Но на следующий день повторилась та же история. С этого дня к летчику вернулась уверенность. Он часто рассказывал потом, что в ночь перед вылетом дал клятву: или он посадит самолет по всем правилам, или тотчас же навсегда распростится со своей профессией. Дав подобную клятву, он сразу же почувствовал удивительное спокойствие и прилив мужества.
Что все это не просто слова, Тарпоманов доказал позже, когда у него зажглась аварийная лампочка в ста километрах от аэродрома. А что за этим может последовать, испытали на себе немногие из летчиков…
Тарпоманов весь напрягся и пристально следил за зловещим огоньком аварийной лампочки. Но ей не удалось [229] парализовать летчика, как это случалось с другими. Оставалась только одна возможность спастись - не думать о существовании лампочки и вести самолет к аэродрому так, словно все идет нормально. Но кто может сохранять самообладание, когда световой сигнал с неумолимостью прокурора читает твой приговор?
Пилот сообщил на командный пункт о том, что у него кончается горючее. Но люди, которым ничто не угрожало, могли только посочувствовать ему. Когда летчики попадают в подобную беду, им приходится выдерживать огромное напряжение. Увидев сигнал, они мобилизуют все свое мужество. И чем дольше горит этот зловещий свет, тем сильнее становится воля к борьбе, и человек напрягает последние силы.
Все это хорошо знал и Тарпоманов. Он чувствовал, как кровь приливает к голове, и это причиняло ему острую боль. Голова становилась все тяжелее, и происходящее воспринималось уже в каком-то тумане. Тарпоманов сознавал, что силы его на исходе. Но от этого его воля стала только тверже. Он понимал, что испытывает перенапряжение, но руки продолжали так же безупречно управлять машиной. И вдруг в его глазах вспыхнула искра надежды - аэродром оказался близко, настолько близко, что он невольно подумал: «Это земля раскрыла свои объятия, и просто невозможно через мгновение не припасть к ней».
Совсем иное произошло со Стиляном Пеевым. Однажды ночью в полете, когда он находился на высоте семь тысяч метров в сложных метеорологических условиях, отказал двигатель. А почему отказал в работе этот исключительно надежный реактивный двигатель? Оказалось, что фильтр для горючего сплошь покрылся кристалликами льда. Кто-то из техников не принял во внимание, что температура воздуха ниже нуля, и зарядил баки самолета неохлажденным горючим.
Снова подтвердилось правило, что в авиации за малейшую оплошность приходится расплачиваться жизнью.