Залив Полумесяца
Шрифт:
– Прошу вас, не надо! – сквозь надрывные рыдания взмолилась Гюльбахар, в страхе за свою жизнь встав на колени и даже не заметив этого. – Клянусь, я никогда…. Никогда никому не скажу! Пожалуйста!
Десен дрогнула, наблюдая за этим, и заставила себя сохранить более-менее невозмутимое лицо, чтобы не показать своей слабости. Ее сердце еще не настолько очерствело, чтобы остаться такой же ледяной и равнодушной, как Рахиль-калфа. Она безжалостно наблюдала за мольбами Гюльбахар, смотря на нее сверху-вниз, как на надоедливую муху.
– Ты знаешь, что нужно делать, –
Та повернула к ней голову с удивленно-мрачным видом, явно не ожидав этого.
– Но…
– Если ты какую-то жалкую рабыню ради сохранения собственной жизни прирезать не можешь, тогда тебе не по силам это задание, – жестко процедила Рахиль-хатун. – В таком случае мне придется найти другую девушку, а от тебя – избавиться, как от обузы.
Наклонившись к рыдающей Гюльбахар, она рывком поставила ее на ноги и, встав у нее за спиной, скрутила ей руки. Через вздрагивающее от надрывного плача плечо удерживаемой фаворитки, Рахиль-калфа в ожидании посмотрела на смятенную Десен.
Она понимала, что это – проверка. И от исхода этой проверки зависит сохранность ее жизни. Рахиль-калфа не пожалеет ее, если она ее не пройдет. Эта женщина никого не пожалеет, лишь бы выполнить задание и спасти саму себя от угрозы расправы со стороны их госпожи.
– Ну же, давай! – в злобном нетерпении произнесла калфа, удерживая извивающуюся в ее руках Гюльбахар. – Нам здесь что, до утра торчать?! Кинжал у меня за поясом. Возьми и покончи с этим.
Стараясь скрыть дрожь, Десен заставила себя подойти к ним и вынуть из-за широкого пояса калфы маленький и простой кинжал, замотанный в шелковый платок.
– Десен, прошу! – почувствовав ее решимость, Гюльбахар перестала бороться и рыдать, в мольбе уставившись на девушку. – Не надо, пожалуйста.
Не смотря ей в глаза, Десен отбросила платок в сторону, обнажив кинжал и покрепче сжав его рукоять. С мужеством, которое неожиданно пришло к ней из самых глубин души, она убийственно медленно перевела взгляд на замершую в ступоре Гюльбахар с тем, чтобы усыпить ее бдительность. А затем в один миг приставила кинжал к горлу фаворитки и с силой полоснула по нему лезвием.
Рахиль-калфа с уверенным видом тут же зажала ладонью рану, чтобы кровь не забрызгала их и пол, а второй удерживала обмякшее тело Гюльбахар, словно участвовала в подобных делах множество раз. Десен держалась все так же мужественно, опуская руку с окровавленным кинжалом, хотя ее всю колотило, как в лихорадке.
– Быстро тащи тряпки, – распоряжалась Рахиль-калфа, как будто отдавала приказы в гареме, готовящемся к празднику. – И тот мешок. Живее!
В большой бельевой мешок они положили тело мертвой Гюльбахар и тряпки, которыми стерли с пола все же пролившуюся кровь. Запыхавшиеся и уставшие, женщины обменялись серьезными, озабоченными взглядами.
– Ну и что мы будем делать дальше?
Рахиль-калфа на этот вопрос Десен отреагировала снисходительной полуулыбкой.
– Как вижу, тебе еще многому предстоит научиться.
Дворец санджак-бея в Манисе.
С ее появлением в хамаме Сафанур Султан, которая
– Надо же… Какая неожиданность. И ты здесь, Сафанур? Тоже решила освежиться перед сном? Известно, теперь у тебя не может быть иных причин для позднего визита в баню.
Уставшая от многолетних колкостей и насмешек, Сафанур Султан заставила себя остаться внешне спокойной и невозмутимо ответила:
– Это у тебя не может быть иных причин, кроме этой, Ассель. Если тебе так интересно, меня этой ночью ждет шехзаде.
– Ты ведь беременна, разве нет? – непонимающе взглянула на нее та, присев напротив и откинув длинные волосы на спину. – Или ты совсем не дорожишь этим ребенком? Я слышала, ты едва ли не плясала от счастья. Конечно, столько лет все твои надежды родить сына оказывались несбыточными. Ты и сейчас ими особенно не тешься. Снова родишь девочку.
– Мурад заверил меня, что пока моя беременность не помешает нам проводить все ночи вместе, – зная, что эти слова тоже причинят ей боль, не осталась в долгу Сафанур Султан. – А кто родится – одному Аллаху известно. Я спокойна, ведь знаю, что Мурад любит наших с ним дочерей ничуть не меньше своих сыновей.
– Значит, так ты себя утешаешь?
– Любопытно, как утешаешься ты, Ассель?
Та с ледяным высокомерием поглядела на соперницу, с годами научившуюся отвечать на любые ее выпады, и озарилась натянутой улыбкой, которая оставляет глаза серьезными.
– Я вижу, намечается интересный разговор… Выйдите, оставьте нас.
Фериде-хатун поклонилась и покорно ушла, но служанка Сафанур Султан помедлила, однако получила позволение и тоже оставила их.
– Твое самодовольство начинает меня раздражать, Дафна. Ты бы поостереглась наперед. С теми, кто меня раздражает, я не очень-то церемонюсь.
– Мне ли не знать, Хелена, – вымученно улыбнулась Сафанур Султан. – Ты всегда такой была, сколько я тебя помню. Злобная и завистливая. Обвиняющая в своих бедах кого-угодно, но только не себя.
Ассель Султан хмыкнула, но она больше не улыбалась. Голубые глаза ее полнились той самой злобой, перемежающейся с затаенной болью, копившейся в ней годами.
– Ты помнишь, какой была я. Злобная, завистливая. Возможно, и так. Я не отрицаю того, какая я. А что ты помнишь о себе, Дафна? Сейчас ты строишь из себя благочестивую, достойную подражания султаншу, которая добра и щедра ко всем вокруг. Как тебя назвал шехзаде? «Чистый свет», – Ассель Султан на этих словах презрительно и отрывисто рассмеялась. – Но лишь я знаю, кто скрывается за этой маской. Девушка, которая, скача верхом, в погоне за добычей отличалась такой яростной настойчивостью, о которой мне и мечтать было нечего. Думаешь, почему Нилюфер Султан выделяла тебя из нас двоих? Вы были похожи. Вам нравилось охотиться, стремглав гнаться за добычей, соревноваться в том, кто изощреннее ее подстрелит, махать мечом. Вам нравилось убивать.