Замогильные записки Пикквикского клуба

Диккенс Чарльз

И, махнувъ рукой, м-ръ Левъ Гонтеръ юркнулъ изъ комнаты, прежде чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ сказать ему прощальное слово.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Пикквикъ взялъ шляпу и отправился въ гостиницу «Павлина»; но тамъ былъ уже м-ръ Винкель, и пикквикисты знали вс подробности объ утреннемъ бал.

— Будетъ и м-съ Поттъ, — возгласилъ м-ръ Винкель, увидвъ президента.

— Право? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ костюм Аполлона, — прибавилъ м-ръ Винкель, — только мужъ ея запрещаетъ ей надвать тунику.

— И дльно, — замтилъ м-ръ Пикквикъ, — къ чему ей туника.

— Ну, да. Поэтому м-съ Поттъ наднетъ блое атласное платье съ золотыми блестками.

— Въ

такомъ случа, не поймутъ ея роли, — возразилъ м-ръ Снодграсъ.

— Какъ не понять? — отвчалъ м-ръ Винкель, — въ рукахъ y нея будетъ лира.

— Это другое дло: всякій увидитъ, что она Аполлонъ, — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— A я буду бандитомъ, — перебилъ м-ръ Топманъ.

— Чмъ? — воскликнулъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Бандитомъ, — скромно повторилъ м-ръ Топманъ.

— Послушай, любезный другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая суровый взглядъ на своего друга, — ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться въ зеленую бархатную куртку съ коротенькими фалдами въ два дюйма?

— Точно такъ. Разв это васъ удивляетъ? — съ живостью спросилъ м-ръ Топманъ.

— Очень.

— Отчего же?

— Оттого, любезный другъ, что ты слишкомъ старъ для зеленой куртки.

— Старъ!

— И ужъ если пошло дло на правду, ты слишкомъ толстъ.

— Толстъ!

— И старъ, и толстъ! — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ.

— Сэръ, — воскликнулъ м-ръ Топманъ, вставая съ мста съ покраснвшимъ лицомъ, при чемъ глаза его заискрились пламеннымъ негодованіемъ, — вы меня обижаете, сэръ.

— Вы обижаете меня, сэръ, отваживаясь въ моемъ присутствіи напялить на себя зеленую бархатную куртку съ разбойничьимъ хвостомъ, — возразилъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнйшаго негодованія.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ, — вы грубіянъ.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — вы грубіянъ.

М-ръ Топманъ сдлалъ два шага впередъ и устремилъ на президента гнвный взоръ. Пылающій взглядъ м-ра Пикквика, сосредоточенный въ фокус его очковъ, дышалъ гордымъ вызовомъ и угрозой. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные къ мсту.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ посл короткой паузы, при чемъ голосъ его дрожалъ и волновался, — вы назвали меня старикомъ.

— Назвалъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И толстякомъ.

— Назвалъ.

— И грубіяномъ.

— И тмъ и другимъ. Сэръ, вы толстякъ и старикъ и грубіянъ.

Страшная пауза.

— Сэръ, — продолжалъ м-ръ Топманъ отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, — сэръ, привязанность моя къ вашей личности была до сихъ поръ велика… очень велика; но мщеніе мое упадетъ, должно упасть на эту личность.

— Сэръ, продолжайте!

Это былъ единственный отвтъ ученаго мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-ръ Пикквикъ былъ нкоторымъ образомъ парализованъ въ своей поз, и это служило несомнннымъ признакомъ, что онъ приготовился на всякій случай къ мужественной оборон той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщеніе.

Оглушенный столкновеніемъ двухъ великихъ личностей, м-ръ Снодграсъ, пораженный внезапной нмотою, стоялъ сначала безъ движенія и безъ всякой опредленной мысли; но вдругъ вдохновенная мысль оснила его умъ. Презирая собственную опасность, онъ сталъ между двумя противниками и воскликнулъ громогласно.

— Какъ! Вы ли это, м-ръ Пикквикъ, мужъ разума и совта, обратившій на себя взоры образованнаго міра? Вы ли м-ръ Топманъ, другъ нашъ и товарищъ, озаренный

величественнымъ свтомъ, заимствованнымъ отъ этой безсмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чмъ вдохновенный поэтъ кончилъ свою рчь, черты м-ра Пикквика прояснились, гнвное выраженіе исчезло съ его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выраженіе. Такъ исчезаютъ слды карандаша подъ треніемъ умягчительной резины, и такова сила истиннаго таланта!

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — слишкомъ погорячился. Топманъ, вашу руку.

Мрачныя тни мгновенно сбжали съ лица м-ра Топмана, когда онъ пожалъ руку своего друга.

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Нтъ, нтъ, — прервалъ м-ръ Пикквикъ, — виноватъ во всемъ одинъ я. Помиримся, любезный другъ. Ты наднешь зеленую бархатную куртку.

— Нтъ, нтъ, — возразилъ м-ръ Топманъ.

— Для меня, любезный другъ, сдлай милость.

— Извольте, я согласенъ.

Такимъ образомъ было ршено, что м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель явятся на балъ въ заимствованныхъ костюмахъ. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-ръ Пикквикъ изъявилъ полное согласіе на прихоти своихъ друзей, противорчившія его собственнымъ убжденіямъ и мыслямъ: разительное доказательство просвщенной снисходительности, на какую можетъ быть способенъ только истинно великій человкъ.

М-ръ Левъ Гонтеръ нимало не преувеличивалъ дла, отзываясь съ похвалою о магазин м-ра Соломона Луки. Гардеробъ его оказался неистощимымъ, хотя, быть можетъ, далеко не представлялъ строгихъ классическихъ свойствъ. Костюмы не отличались новизной и не были вполн приспособлены къ характеру времени и мста; но все безъ исключенія блистало мишурой, a въ этомъ и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневномъ свт не можетъ имть ослпительнаго блеска; но всякому извстно, что искусственные костюмы изобртены собственно для ночныхъ похожденій, и если, напротивъ, при яркомъ блеск солнца мишура утратитъ свое великолпіе и пышность, то, само собою разумется, виноваты въ этомъ т особы, которымъ пришла неестественная фантазія давать утренніе балы. Такъ, по крайней мр, разсуждалъ и доказывалъ м-ръ Соломонъ Лука, и пикквикисты, убжденные его доказательствами, выбрали въ его магазин приличные костюмы, при чемъ каждый дйствовалъ по собственному благоусмотрнію.

Наняли карету въ гостиниц "Сизаго медвдя", оттуда также взята была коляска для м-ра и м-съ Поттъ, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтеръ. Редакторъ «Синицы», какъ и слдуетъ, заране объявилъ объ этомъ бал, извстивъ итансвилльскихъ гражданъ, что "этотъ утренній праздникъ представитъ сцену разнообразнаго и восхитительнаго очарованія, великолпное сіяніе красоты и талантовъ, роскошное обнаруженіе гостепріимства и, особенно, всевозможныя проявленія изящнаго артистическаго вкуса". "Баснословныя угощенія Востока, — продолжалъ редакторъ, — и дикій блескъ султанскихъ пировъ будутъ имть характеръ пошлой вакханаліи, если сравнить ихъ съ этимъ цивилизованнымъ торжествомъ, на которое, однакожъ, извстные злонамренные люди заране изрыгаютъ ядъ своей зависти, нагло и безстыдно издваясь надъ приготовленіями добродтельной и знатной леди, снискавшей общее уваженіе". Послднія строки нкоторымъ образомъ служили тонкимъ и деликатнымъ намекомъ на безсовстныя выходки «Журавля», который, не бывъ удостоенъ приглашенія на этотъ балъ, написалъ презлую и пренелпую сатиру, гд все это дло представлялось въ самомъ невыгодномъ свт.