Затмение: Корона
Шрифт:
— Вы можете мне доверять...
— Можем ли? — перебил Бадуа. — Можем ли мы доверить вам командование нашими отрядами? Вы же понимаете, у вас волей-неволей появятся определённые властные полномочия. Это очень тонкий вопрос, мне нужно абсолютно увериться, что вам можно доверять. Нельзя полагаться на случай, не исследовав вас более тщательно.
— Что вы имеете в виду под более тщательно? — спросил Стейнфельд.
Бадуа что-то быстро сказал в интерком по-арабски.
Тут же в комнате появились четверо вооружённых людей. Бадуа повернулся к Стейнфельду и, сделав иронически широкий пригласительный
— Это значит, что вы на некоторое время задержитесь у меня в гостях. Но ведь различие между гостем и пленником определяется лишь манерой обращения хозяев, разве не так?
Исследовательские лаборатории Купера, Лондон
Её звали Джо Энн Тейк. И этим утром, по её утверждениям, нечто всплывшее в сознании её напутало.
Она явилась в исследовательский центр Купера, жалуясь, что они ей что-то не то в мозгах «понарассчитывали», и теперь эта штука её пугает. Она хотела, чтоб её стёрли. И Баррабас почти сразу понял, что запал. Он только не понял, почему. Она была лет на десять старше, светлые кудрявые волосы не уложены ни в какую причёску, а просто падали на плечи свободно, глаза — бледно-голубые, черты лица отчего-то навевали мысль о голландских предках. Но акцент — американский.
Они стояли, испытывая взаимную неловкость, в приёмной Лаборатории 6 комплекса исследовательских лабораторий Купера, в помещении, которое за все недели, что Баррабас тут проработал, ни разу не использовалось. Лаборант вызвал Баррабаса, потому что Джо Энн просила поговорить с Купером, а этим утром на работе из ассистентов доктора обнаружился только Баррабас.
— Доктора Купера нет, — сказал он. — Он в Париже. Завтра вернётся, я так думаю. Я с ним могу по телефону...
— Правда? Меня это реально донимает, вы знаете. Мозгобанк не расценит этот случай как страховой. И мне не заплатят за стирание, а у меня таких денег нет. Я стараюсь на всём экономить, хочу вернуться в Штаты. Билет до Нью-Йорка чрезвычайно дорог, потому что аэропорты после войны ещё толком не восстановлены, ну и...
Она продолжала что-то нервно тараторить. Баррабас, слушая вполуха, кивал, когда это казалось уместным. Он глядел на неё и размышлял, в чём секрет её привлекательности. Она ведь не то чтобы красива. Он представил её в старомодной белой шляпке, похожей на докторскую — такие раньше у голландок были обычны. Ничего сексуального. Симпатичная, да. Груди маленькие, бёдра чуть широковаты. Но от неё веяло чем-то неопределимым. Энергией. Потребностью. Некая женственность в тёплом, но слегка отстранённом взгляде...
Сексуальность, да, хотя она её не подчёркивала. На ней был порядком поношенный сине-чёрный костюм из принтера и синие сандалии из прозрачного пластика. Он радовался, что она без каблуков: ростом Джо Энн по крайней мере на три дюйма его превосходила. Ещё радовался, что в лабораториях нет нужды носить униформу МКВА. Люди иногда реагировали на ВАшников враждебно. Те, кто видел ВАшника на улице, либо подмигивали с безмолвным одобрением, либо прожигали его взглядом, давая понять, что с охотой бы послали ко всем хуям, но не смеют...
— ...то есть, — говорила Джо, — вы же понимаете, что это проблема, не так ли?
— А? А, да... — Он осёкся и смущённо улыбнулся. — В общем-то нет. Я что-то недопонял с этим Мозгобанком. Они людей для расчётов нанимают, так? Вы математик?
—
Что, неужели? подумал он. Американский акцент её был явственен, как триумфальный марш победоносной армии.
Она продолжала:
— У меня тут была галерея до войны, ну я и застряла в Лондоне. Мои клиенты... короче, в большинстве своём погибли. Остальные разбежались, и я их не нашла. Галерея сгорела в продовольственные бунты, и все работы погибли. Цифровые картины.
— Правда? Я тут, э-э, цифровым видео тоже промышляю. Просто монтаж, ничего творческого. У нас система «Сони Ампекс». Мы вроде документального фильма об исследованиях делаем.
Прикусил бы ты язык, подумал он. И, развернувшись к видеокартине на стене, указал туда рукой: стеклянный прямоугольник не толще вафли демонстрировал закольцованную последовательность цифровых картинок, душещипательные пасторальные сцены, изображения североанглийской крестьянской жизни, овеянной безмятежным спокойствием.
— Как вам?
Её, казалось, обозлила его попытка изобразить арт-критика. Раздражённо глянув на видеокартину, она ответила:
— Это не картина, а предмет интерьера, только и всего. Не более чем поверхностная дизайнерская фоновая затычка.
— Ясно, — протянул Баррабас, придав себе критический вид. Хотя он не понял, о чём она.
— Вернёмся к делу. Если вы не знаете, что такое Мозгобанк... — Она устало взмахнула рукой, подбирая слова. — Это... в общем, они часть мозговой ткани напрокат берут. Для фирм, которые не могут себе позволить дорогое время на мейнфреймах. Или просто хотят сэкономить. Нанимают «пассива» — это я и есть, с точки зрения Мозгобанка, — вставляют ему дермоконтактный разъём и подключают. Лежишь себе и даёшь собой пользоваться, и та часть мозга, которая обыкновенно бездействует, работает на них. Можно думать о чём-то ещё, а вся эта хрень жужжит себе фоном... где-то очень далеко. Очень.
Он удивлённо сморгнул.
— Они... врубаются в мозг?
— Именно. Человеческий мозг кое в чём превосходит компьютеры: голография, моделирование определённого сорта, ну и всякое такое, для чего пытаются разработать искусственный интеллект. Различные сложные мыслительные процессы. Взаимодействие через биочип позволяет, м-м, произвести эти достаточно сложные расчёты и сохранить их в не используемой при обычных обстоятельствах части мозга. «Пассивы» эту часть, так сказать, в аренду сдают. Как доноры крови. Платят лучше, но не намного.
— И что, просто сидите там подключённой, а все эти данные?..
— Они проносятся через мозг. Так быстро, что не успеваешь распознать. Потом обычно ничего не помнишь. Остаётся только дурной привкус во рту и головная боль. Как правило. Но, вероятно, в некоторых случаях оператор зачищает данные спустя рукава — и какая-то их часть застревает в мозгу. Потом они поднимаются в сознание и начинают беспокоить. В смысле, иду я себе по улице, а потом — р-раз! — вижу триллион чисел в дорожном трафике вместо машин и молекулярные модели вместо домов. Это так странно. Словно машины стали числами, а здания — молекулами. Я каждый раз в стенку лбом или что-нибудь такое. Я просто слепну. Я просыпаюсь по ночам. Такое чувство, будто кто-то тебе всё время на ухо статистические данные зачитывает. Спать не могу...