Затмение: Корона
Шрифт:
— Это безумие. Уотсон, вы не справитесь. На наших испытайте, если хотите, но, умоляю, не транслируйте на публику...
— Неопровержимые доказательства аутентичности свитков, — говорил между тем Крэндалл, — в скором времени будут представлены. Я же до поры удалюсь от вас. Я отправляюсь медитировать над этими откровениями. Я вопрошу Господа, как именно следует принести их миру. В моё отсутствие, пожалуйста, полагайтесь на полковника Уотсона. Я буду держать с ним тесную связь. Да благословит
Запись окончилась. Уотсон старался не смотреть на Клауса. Он чувствовал на себе его взгляд.
— Вы намерены ретранслировать это миру? — спросил Гиссен как бы между прочим, изучая свои наманикюренные ногти.
— Всё, — ответил Уотсон, — кроме последней части, об уходе на покой и велении мне исполнять его обязанности.
Гиссен взглянул на него.
— Вы совершенно уверены, что он этого хочет?
— Совершенно, — холодно ответил Уотсон.
— Но... насчёт Магомета... это подольёт масла в огонь. С политической точки зрения...
Клаус хмыкнул, словно говоря: Да это любому здравомыслящему человеку понятно.
— Вы утверждаете, что интерпретация Новоявленных Писаний преподобным Крэндаллом ошибочна? — требовательно вопросил Джебедайя тоном седобородого догматика.
— Вовсе нет! — торопливо отозвался Гиссен. — Он лишь подтвердил то, что я всегда чувствовал сердцем! Но... можно же обсудить, как и когда обнародуем...
— Об этом вам беспокоиться нет нужды, — резко перебил Уотсон. — Вы вообще-то полицейский инспектор, говоря начистоту.
— Я считал, что такова и ваша роль, — ровным тоном ответил Гиссен.
— Уже нет, — бросил Уотсон. — Вы не в курсе моего продвижения по службе.
Он вскользь улыбнулся Клаусу. Тот просто смотрел на него.
Надо умаслить Клауса, подумал Уотсон. Лучше бы мне никто не втыкал кнопок под зад...
— Мир изменился, — внезапно сказал Джебедайя. Все обернулись к нему. Глаза его сверкали, как у орла. — Так же достоверно, как было в ту пору, когда дождь шёл сорок дней и ночей. Всё теперь новое. Мы впервые услыхали Слово Божие, истинное Слово Божие.
Твою мать, а я вообще его контролирую? с тошнотным чувством подумал Уотсон, услышав это.
Но слова мальчика явственно убедили Гиссена. Гиссен, как истинный немец, был не чужд мистицизма, уравновешивая им пунктуальность и прагматизм.
Гиссен — Ненасытный — поднялся и проговорил:
— Я... я пристыжен, что мною сделано так мало. Пока Рик Крэндалл в уединении, мы обязаны взять на себя его работу.
— Работу Бога, — поправил Джебедайя.
Гиссен кивнул.
— Да. Работу Бога.
Он оправил пиджак, вернул сбившийся на сторону галстук в нужное положение и посмотрел на часы. Всё говорило за то, что
— Работу Бога. Некоторых узников я ещё не допросил. Сейчас я с ними разберусь. Я чувствую, что один из них выведет меня на след животного, прозванного Остроглазом Торренсом.
Он поспешил к двери движением целеустремлённым, как взмах клинка.
Архитектурно-экологический комплекс Бадуа,
Египет
Когда — спустя неделю после первой беседы — Стейнфельда снова привели к Бадуа, у него появилось чувство, что разговор продолжается с того же места, на котором прервался арестом. Примерно то же время суток, та же тележка с чаем, Бадуа — в более или менее идентичном костюме, с тем же выражением дружелюбной задумчивой отстранённости.
— Пожалуйста, садитесь, друг мой, — сказал Бадуа. — Мне прежде всего хотелось бы извиниться перед вами за этот... домашний арест. Мы проинформировали ваших людей, что вы задержитесь, но я уверен, что тем создали вам большие неудобства.
Стейнфельд пожал плечами и сел на прежнее место.
— Я как в отпуске побывал, знаете... Я ходил в спа, смотрел кино и телевизор. Жил в комфортабельных апартаментах, хорошо питался, мог плавать и посещать массажиста.
— Но вам же пришлось перенести унизительную процедуру мозгового обыска на экстракторе?
— Это не больно. Я сам согласился. Ничего страшного. Потому что я был готов открыть вам свой разум, своё сердце, о шейх Бадуа.
Бадуа едва заметно усмехнулся и налил им кофе.
— Вы сама вежливость. Отлично: считаем, что вы меня простили. Давайте начистоту: вы прошли испытание на экстракторе блестяще. Экстракция показала, что вы совершенно искренни. — Он усмехнулся снова, но так широко и ярко, что в комнате словно лампочка вспыхнула. — И ни в коей мере не ставите перед собой цели подорвать мою организацию изнутри. Некоторые мои советники полагали, что... ай, ладно, неважно. Параллельное расследование подтвердило всю сообщённую вами информацию. Вы и вправду удивительно честный человек для моссадовца.
— Я не моссадовец, — возразил Стейнфельд, пожав плечами. — Трудно в это поверить, я знаю. Я с ними немного сотрудничаю. Но по сути я всего лишь организатор антифашистского движения.
— А-а. — Это прозвучало неубедительно. — Вы упомянули просмотр телевизора. — Он передал Стейнфельду кофе и бисквит. — Вы это видели? Про Дамаск?
— Выступление преподобного Крэндалла? Дамасские свитки? О да. Я был поражён. А нападки на Магомета... самоуверенность этих людей удивительна. Они совершили крупную ошибку. Они обнаглели. И поглупели. Вероятно, они считают, что остальной мир ещё тупее.