Затмение: Полутень

Ширли Джон

— Кое-чем я таки занимаюсь, — ответила Лайла с пристыженным видом.

Клэр удивилась. Её пронзило опасение, что сейчас эта женщина ей признается, как тайно по кому-нибудь сохнет. Например, по Стейнфельду; как в одиночестве мастурбирует, мечтая о нём.

— Вот чем, — продолжила Лайла, отыскав у себя в пожитках маленькую бронзовую трубку и скрученный кусочек оловянной фольги. — Но лишь раз в месяц — не чаще. Чтобы, м-м, уйти от всего, да? В смысле, я поняла, что это не так подрывает мою эффективность

на следующий день, как, скажем, выпивка.

— А что это? — поинтересовалась Клэр.

Лайла раскурочила фольгу. Внутри оказалась горка ссохшейся коричневатой грязи. Или чего-то в этом роде. Лайла глянула на дверь, убедилась, что там закрыто, и тихо объяснила:

— Гашиш.

— Ой! — Клэр об этом читала. — Он же канцерогенен! От него рак бывает.

Лайла усмехнулась.

— Возможно, и бывает, если каждый день смалить. А если раз в месяц, то это не опасней, чем городского воздуха надышаться. И я себе не чаще раза в месяц такое позволяю.

Она отщипнула кусочек гашиша, скатала в подобие ириски и запихнула в трубку. Вставила между ровных белых зубов. Извлекла из кармана серо-стальную новосоветскую зажигалку, чиркнула ею, высекла огонь и поднесла к отверстию трубки; ириска гашиша запузырилась и воссияла. Гашишевый уголёк озарил лицо Лайлы мягким красным светом. От трубки пошёл ароматный синевато-белый дымок.

Клэр чуть не упала. Лайла — наркоманка, ну и ну!

Лайла вдохнула дым, на миг задержала его в ноздрях, выдохнула и произнесла (глаза её затянуло едва заметной поволокой):

— Это очень мягкий гашиш.

И предложила трубку Клэр.

— Ой, нет, спасибо.

— Партизан обязан увидеть мир из любого... как бы это сказать? Из каждого окна. Под любым углом. Это выявит новые...

— Новый угол зрения на вещи? — усмехнулась Клэр.

— Ты такая напряжённая. Я же вижу. Тебе это поможет.

Клэр обнаружила, что принимает трубку. Партизаны временами улыбались, слыша от неё те или иные фразы, как если бы считали её немного блаженной. Чуток не от мира сего, наивной девчонкой, прожившей большую часть жизни в Колонии. Она не хотела, чтобы такое мнение о ней сформировалось и у Лайлы.

Но у неё внутри всё сжалось, когда она вставила трубку в рот. А если у неё начнутся глюки? Что, если она вообразит себя морской чайкой и вылетит в окно навстречу смерти?

Она вдохнула.

— Что-то не берёт.

Лайла захихикала.

— Ты вдохнула, когда он уже погас. Надо снова поджечь. Вставь в рот... да, держи вот так... хорошо.., теперь сожми и втяни... молодец, втяни...

Клэр почувствовала, как рука из горячего наждака запустила пальцы ей в лёгкие. Она задохнулась и закашлялась, чуть не уронив трубку. Лайла издала странный звук: что-то вроде ти-хи. Невероятно!

— Ну что, думаю, на этот раз тебя проняло, Клэр, красотка Клэр. Теперь отдай мне...

Лайла сделала следующую затяжку, длинную. Она-то не

закашлялась.

Клэр ощутила приятную ментальную отстранённость ото всех вещей. Физически же она теперь чувствовала фактуру подушек в кресле-качалке под собой; ткань халатика в руке; холод воздушных течений на горле.

Лёгкие у неё ещё болели от первой затяжки, но ей уже хотелось затянуться по новой.

Они ещё дважды по очереди приложились к трубке; Клэр оба раза кашляла, но с каждым новым вдохом тёмного горячего аромата её это волновало всё меньше.

— Похоже на духи, — мечтательно произнесла она, — но есть ещё что-то... странный оттенок...

— Мне спать от него хочется, — сказала Лайла, — но не так, как обычно, когда тянет спать. Просто полежать с открытыми глазами, мечтая о своём.

— В смысле, у тебя галлюцинации?..

— Нет, не это. Но мой разум блуждает, где хочет.

Она направилась к своей койке — в походке Лайлы странным образом сочетались парящая грация и каменная скованность. Издав едва слышный стон, она плюхнулась на койку и принялась раздеваться.

Клэр глянула на неё, раздумывая, не уйти ли. Лайла спать хочет, ну или просто полежать в одиночестве и помечтать. Но какое это завораживающее зрелище, когда она снимает одежду. Клэр никогда раньше не понимала, что за странная штука — одежда, подобная мягким изысканным украшениям. А Лайла такая стройная, такая гладкая; конечности её двигались плавнее тёмной реки в ночи, и падающего на реку лунного света как раз хватало, чтобы выхватить из мрака контуры течений и завихрений ряби.

— Ты такая красивая, — брякнула Клэр.

В комнате сгустились сумерки, но вспышка белозубой улыбки разогнала их.

— Иди сюда, Клэр, поболтаем.

— Надо бы... уйти, дать тебе поспать или...

— Мне грустно, Клэр. Мне иногда бывает грустно, когда я гашиша накурюсь. Пожалуйста, не уходи. Ступай ко мне, поговорим.

Она была как пруд в форме женского тела, мягкая тень на серебристой шёлковой койке. Койка перестала быть койкой, а стала чем-то вроде большого пирожного, и казалось, что, протянув туда руку, можно коснуться её влажного нутра.

Клэр встала, покачнулась от накатившей слабости, поплелась к койке. Она шла туда очень долго.

Но через какое-то время она оказалась на поверхности большого прямоугольного пирожного рядом с Лайлой. Лежала на спине, расстегнув халатик, чувствуя, как ручейки холодного воздуха проплывают над кожей; один из них согрелся от прикосновения к её левой, груди и заставил напрячься сосок.

Ой, нет, это же рот Лайлы...

Клэр смотрела, как тёмная голова Лайлы движется вдоль её груди, большие блестящие глаза встречаются с ней взглядом... испытывая единение, влажной молнией поразившее область между грудями и вагиной. Электрическая влажность была так пронзительна, что Клэр чувствовала, как выступает смазка там, где щёлка влагалища открыта воздуху.