Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

129

Весна лазурь открыла настежь И солнцем свесилась на нас. Завеса век, ты снова застишь, И тяжелеют крылья глаз. Взглянуть в эфир великолепный, Взглянуть на голую весну. Пусть буду солью, пусть ослепну, Но я взлечу, и я взгляну. Войду в святейшие хоромы, К весталкам томным заберусь, За то, что плащ широкогромый Метельная дала мне Русь.

130

По

лестнице, по шпалам строк Шагами рук плетусь. Руками. Одна виска хватает камень. Другая – в локоны восторг… Не голова, а головня. А печь вселенная вот эта. Углей безумия возня В глазницах каменных поэта. Скульптор незрячий был. Из воску Зарю, и осень, и меня… А воздух лишь из алюминия, И крылья просит, и тоску…

131

Мы куда-то спешим и не знаем куда. Средь созвездий наш путь, и кривой, и кратчайший. Но струями лучей истекает звезда, Как вино золотое из треснувшей чаши. Разобрать северянам прохладным нельзя Этих струй, этих желтых восточных извилин. Эго змейки вопросов, по травам скользя, Нас кусают морозом, и пух наш бессилен. И мы греться летим от звезды ко звезде, Вышину паутиной стянув гороскопной. И мы пряные жертвы сжигаем везде, И мы страстно бичуем душистые копны. И насилуем землю железным плугом, И роняем сухое холодное семя… Как эдипы, мы с матерью нашей живем, И она, распаленная, распята всеми. И в эфирную бездну с утеса веков Она кинулась с нами, как лань со стрелами. И мы тонем в заре, и в наш синий альков Поцелуи воздушные – звездное пламя. Надуваем планеты мы смехом своим, А они, нас поняв, надувают нас тоже. Мы граненые звезды, – смеясь, говорим, – Среди звезд и планеты на звезды похожи. Выпрямляем руками извилины все. Трубы фабрик, как иглы, как рельсы, как струны… Жертвы песен мы режем… На лунной косе Оставляем мы ржавчину кровушки юной.

132

Воздушный хлеб листы жуют, Их кормит ветер у оград. Сейчас он сам листву бесстыжую На площадь вывел и – назад. У храмов запертых, у булочных Христом он молит. Ох, Христом. И был он с ним в саду полуночи И вызубрил навеки стон. О, ветр, не буду ждать, пока мне Ты стукнешь костью по плечу. Хочу будить я в мире камни, Я ветру всё отдать хочу.

133

Ужель умру я на вершине, И не сойду с вершины я? И синим вечером застынет Душа безумная моя? И синий-синий труп вечерний Снегами вьюги

загрызут. И ни листочка сонной черни Не шелохнется там внизу. И не приснится никому там Цветок вершин – рододендрон, Который зорями закутан И кровью вечности зажжен.

134

Я ищу златое слово. Тын зари острей лучи. На лбу вечера родного Прыщик звездочки вскочил. Обернусь слепым прохожим. Змей дорог я приучу Целовать мне пылью рожу, Ветром припадать к плечу. Солнцу покажу сурово Кулаки плодов в саду. Я ищу златое слово, Я ищу, и я найду.

135

Огонь огнем огонь изранил, Из раны той поэт возник. И счесть нельзя у сердца граней, И глаз не счесть, я многолик. И звуки ловит волос каждый, На черном гребне молний треск. И жить, быть может, не однажды И проливать восторг окрест. И бродит ножками мурашек Творенья ледяная дрожь, И желтый труп заката страшен, И тела нет, а сердце сплошь. И беспощаден сумрак синий И нежно гладит топором. И звезд следы песком пустыни Метет рассвета нежный гром.

136

Под ветер, целующий сажу, Под вьюгу в вершинах мансард Художники радугой вяжут Искусства раскидистый сад. Под корень копают глазами, Хватают за шеи ветвей. Мазками последними замер Творенья лихой соловей. А ногти и лысины с лаком Дымят в магазинах внизу. Мир золотом вещи оплакал, Но мастер шлифует слезу.

137

На виселицах фонарей Огни задрыгают… Бодрей С упругою, как ветер, страстью Натянет лунный лук мой вечер Над приготовившимся к счастью Упругим полом человечьим. Белки забегают, поищут, Зрачки залают злей и звонче На обнаженный рай пророка… А там к закатному побоищу, Крестясь созвездьями широко, С благословеньем духовенство ночи.

138

Не на белых слонах чистой крови, Не на черных китах над водой, Мир дрожит на лазурной корове, На корове Корана святой. Стал быком он, конечно, при этом… Как арена пустыни – тоска. Буду я матадором, поэтом, Шпагой песни вопьюся в быка.

139