Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

"О, родина картофеля, не ты ли..."

О, родина картофеля, не ты ли Качала и культуры колыбель, И гражданин древнейший не тебе ль Дарил жемчужный пот своих усилий. Из чащ Бразилии, с утесов Чили По городам исчезнувших земель Текли века в Египет и отсель В Европу, где поныне опочили. Волнами Атлантида обросла, Над ней бушует их крутая мгла. Но мы подводные могилы взроем, И тайну медленно, за пядью пядь, Мы обнажим, кадить былым героям, Быть

может, станем и вернемся вспять.

"Гремят валы торжественней и громче..."

Гремят валы торжественней и громче. Ужели где-то есть еще земля? Над кругом покривившимся руля Коричневую трубку тянет кормчий. Он матерно бранит угрозу порчи И крестится, губами шевеля. Посвистывают крысы корабля, Знать, бездна множит гибельные корчи. У мрачных пассажиров тошнота, Нас озаряет всех улыбка та, Которая и львов и голотурий В единый тонкий претворяет прах, И мы проклятья шлем жестокой буре За кубком смертной браги на пирах.

"В купэ мягчайших и в чуланах жестких..."

В купэ мягчайших и в чуланах жестких Никто, конечно, не читает нас, Не нами устланы для скучных глаз Витрины в размалеванных киосках. Мы по ночам цветем на перекрестках, Где суета дневная улеглась, Не презираем победивший класс На призрачных развалинах московских. Серпа небес над нами тяжкий взмах, На наших залежавшихся томах, Как серый бархат, пыль высоким слоем. О, слава, ты темней, чем кипарис, Мы для тебя поем и песней скроем И свист и аппетит прекрасный крыс.

"Я хмель стиха варю, от формул химий..."

Я хмель стиха варю, от формул химий Средневековых голова болит, И черная ужасная Лилит В окно стучится пальцами сухими. Я в келье позабыл о давней схиме, И на одной из монастырских плит Я с траурною женщиною слит, Как с ночью сон, еще неотделимей. А утром я покорен временам, Иду на службу, приказали нам Чернилом поливать веков зачаток, И шелестят листы, виски горят. Гранитными руками без перчаток Диктаторствует пролетариат.

"Минувшими веками вдохновясь..."

Минувшими веками вдохновясь, Я подыму строфу, как чистый слиток, Прочту по начертаниям улиток Материков исчезнувшую связь. С ядра земли стряхну кору, как грязь, Хочу былое знать до боли пыток, Глаза Колумба жаждали земли так, Огнем пучины темной загорясь. И я плыву, как плавал он когда-то, Отчалив от восхода в край заката. Великолепный снится мне Филипп, В широких шляпах строгие испанцы, И к телу моему навек прилип В кострах и битвах закаленный панцирь.

ПИТЕКАНТРОП ("Цвели и рассыпались в пепел зори...")

Цвели и рассыпались в пепел

зори, С колен хвощей вонючая смола, Как плоть непобедимая, текла, И в мел слипались зерна инфузорий. Ругались горы на пустом просторе И жгли сокровища веков дотла, И стала твердь от облак тяжела И густо загремела, суше вторя. И мамонты на полюсах земли Ревели горько и на приступ шли, Подняв к Медведице витые бивни. Но было решено средь млечных троп, Что мир вращать всё будет беспрерывней Покатым черепом питекантроп.

"Позор не озарит старинных риз..."

Позор не озарит старинных риз, Для нас планета дважды осиянна. Мы помним крепкий эпос Оссиана И тонкий звон, что кинул нам Гафиз. На крыльях больно опускаться вниз, Еще больней забыть эфир стеклянный, Толпа как бор нерубленый, поляны Не отыскать, и круглый мрак повис. Что ж, будем звонко складывать пожитки, И смех, и гущу звезд, и холод жидкий, Нам весело пристало умирать. В обрывках строф цыганских как на праздник Уходит наша бронзовая рать На свежие возвышенности казни.

"Есть атомы и пустота, иное..."

Есть атомы и пустота, иное Всё выдумка, воскликнул Демокрит. Великое Ничто не сотворит Свою вселенную в пустынном зное. Зато мороз вверху, пропеллер воет, Но панцирь атмосферы не пробит, Пилота щекотать начнет, навзрыд Вдруг захохочет не один, а двое. О, мысль, среди твоих огнистых косм Ползет, как вошь, незримый микрокосм. Ты отразила всё в живучей ртути, И мертвую жемчужину луны, И млечный трепет звездных перепутий, И сердца неразгаданные сны.

БРЮЛЛОВ ("Он мною заключен в дубовой раме...")

Он мною заключен в дубовой раме, Он к пурпурному бархату приник, Из камня высечен суровый лик, И блещет лоб жестокими буграми. Рука, писавшая ночное пламя И помпеянок пухлых без туник, Висит крылом увядшим, был велик Полет под пламенными куполами. Я медленно гляжу в его зрачки, Широкие от боли и тоски, Они пронзали мраком океаны И радугами небеса земель. У ног его валялся Пушкин пьяный, Смешно выпрашивая акварель.

"Я согреваю скользкую змею..."

Я согреваю скользкую змею, Я чую холод зла и трепет Витта, Стократ змея вокруг меня обвита И служит мне кольчугою в бою. Я песню победителя пою, За мной планет сияющая свита, Моя стрела быстра и ядовита, Никто звезду не раздробит мою. Она молчит в космической утробе, И мраморная тишина надгробий Ей больше, чем костры Плеяд, сродни. Я жду ее полярного покоя, Который в льдины претворит огни, А блеск планет в убожество мирское.