На той земле, где погребен Херасков, Где Чаадаев сном столетним спит, Построят крематорий вместо плит, И пламень будет мрачен и неласков. Запляшут мертвецы, костьми заляскав, И в нежный прах рассыпятся, навзрыд Родные всплачут, в урне прах укрыт, Как по обряду отдаленных басков. Клумбарий будет улыбаться, цвестъ, Весна вам принесет святую весть, Что солнце снова радостно и живо. А вы, под серым сводом скуки вы, Увлечены
кровавою наживой, Не воспоете свежей синевы.
"Я расправляю правильные перья..."
Я расправляю правильные перья, Взмах мощных крыл как взмах меча могущ. Еще клубится дым болотных гущ, Распоротая стелется имперья. Я рею в крепком воздухе безверья. Ствол сумрака опутал звездный плющ, И желчный месяц истощен и злющ Как острый череп северного зверя. Куда лечу, не знаю даже сам, Но рад гостеприимным небесам, Раскрывшим золотистые просторы. Не птичий, – человечий гам внизу. Я в нем не утону, я тот, который Рожден летать и в черную грозу.
"Мы не забудем имя Беатриче..."
Мы не забудем имя Беатриче, Мы Данта не устанем, братья, петь. Стихов опустошающая медь Рычит в ночах всё яростней и диче. Восстаньте, строки, в пламенном обличьи. Тяните звезд растянутую сеть, Над вами свищет творческая плеть, И корчится над вами трепет птичий. Раскапывайте глыбы всех веков, Египет, Рим, Афины, Киев, Псков, Постройте новый ад, смолу разлейте. Ордой огня ворвитесь в мой приют, На скрипке черной как на белой флейте Мои сухие пальцы вас вспоют.
"Пусть лампы закоптит печальный крэп..."
Пусть лампы закоптит печальный крэп, Пусть эти толпы вытянутся в нити, В осенний день меня похороните, Чтоб в гулкой сини плач Шопена креп. Я под замками гробовых закреп Не буду знать, что голос мой в зените, Что каменщик найдет в земном граните Меня, избороздившего Эреб. И кто-то мудрый, может быть, и близкий Попробует строку мою сломать. Ты вспухнешь над равниною российской, О ненависть, любви грядущей мать, А я, быть может, на кольце Сатурна Умру еще раз или вспыхну бурно.
"Иного полотна капризные эскизы..."
Иного полотна капризные эскизы, Я вас уже забыл, но я не презрел вас. Кто знает, может быть, настанет ясный час И в вас найду лучи грядущей Моны-Лизы. Еще туман во мне, как в роще сумрак сизый. Для строк земных ищу небесных я прикрас, И звездною росой я окроплю не раз Полуночной земли распластанные ризы. Что делать нам, Пегас, – беда, что ты крылат. Огонь в твоих ноздрях, в руке моей булат, А не глупейший лук резной работы – лира… Томленье нежное – постылые слова… Как легкая луна средь мутного эфира Плывет огромного поэта голова.
"Судьба, твой плуг холодный и жестокий..."
Судьба, твой плуг холодный и жестокий Мне
влажные ладони взбороздил, И в мясе всходят семена светил, И бродят в жилах солнечные токи. И это я на тлеющем востоке Стыдливое горнило раскалил, В сухих перстах как Иезекиил Я свиток тьмы сжимаю светлоокий. Я разворачиваю столп его, И звезды улыбаются мертво И с болью гибнут в сини воспаленной, Лишь нищие деревья вдалеке Встают в пустыне дня бледно-зеленой На влажном успокоенном песке.
Друзьям и недругам
"Лепечут в мире роща и ручей..."
Лепечут в мире роща и ручей, Еще мы слышим слова древний лепет, Огромный мастер свет из мрака лепит, Находит смысл в бессмыслице лучей. Из камня восстает морозный трепет, Давно заглохший в хаосе ночей, Убийцы в этот час бьют горячей, Горят созвездья злей, и ветр свирепей… Родится стих, встает с ночного дна, О берег бьет, вздувается волна, Срывает неприступные запруды. Соленым Нилом дышит океан, Меня в подземный мир прошедших стран Анубис провожает узкогрудый.
"Не я виновен в том, что обезьяны..."
Не я виновен в том, что обезьяны И, может быть, страшнейшие из них Когда-то были предками портних, Оксан, Елен и Полигимньи пьяной. Ловить зато нам бабочек пустых, Армянку-душу называть Сусанной, Ютиться в комнате не осиянной, Мычать и петь и выть свой смертный стих. И кто из нас бессмертьем озабочен?.. На звездный путь, на синеву обочин Аврора пролила мечты мои. Ей солнцем цвесть дано, а нам до гроба Внимать лучам, чтоб в дебрях песни оба Ужа боялись больше, чем змеи.
"Найду тебя, забытая дорога..."
Найду тебя, забытая дорога, Извилины мудрейшие твои Наполнены движением змеи, – Ее я приручу как мастер строгий. Когда мы снова выдумаем бога, А в тучной тьме прольются соловьи, Родится вновь певец земной любви, Адама кровь нальет его тревоги. Ты, темный мир, не видящий меня, – Горю созвездьем пестрого огня, И потому прищурился и слеп ты. Но мне покорен темный голос твой. Он просит у меня жестокой лепты, И я протягиваю стих живой.
"Как вскормленных четырнадцать оленей..."
Как вскормленных четырнадцать оленей, Как жертвенных четырнадцать овец, Прими мой дар, пленительный певец, Дневной певец полуночных томлений. От строк твоих мои горят колени, Мне щеки выкрасил в закат червец… Ну, право, я скажу, ты молодец, – Ахматовой порой ты откровенней. Ах, друг, не будь в обиде на меня, Не жаль Пегаса, общего коня, Дай бог, чтоб доскакал он до Бодайбо, Чтоб знали нас на всей земле, везде, Где песню жадно строят люди, дай бог!.. Да не изменим дружеской звезде.