Наглядные пособия гурьбой Застыли в ледяном стекле витрины. Линейки, циркули, ларец старинный, С болезненной как кружево резьбой. Пейзаж, изображающий прибой, Венера гипсовая, Энгельс чинный И кое-кто другой, скелет мужчины, В кистях держащий глобус голубой. Он может быть из тех, что наши предки Кнутом засекли… Покупатель редкий Заглядывает в этот магазин. Я выбираю для планеты сбрую. Скелет не продается,
он один Легко сжимает землю голубую.
"Я вырвусь из твоей могильной глины..."
Я вырвусь из твоей могильной глины, Земная лень, что тяжелей свинца. С терпением веселым мудреца Я изучу стиха скелет орлиный. Историю прочту я Катилины, – Признав непревзойденность образца, Быть может, одолею до конца И Дантовские трудные терцины. Но падая в ночную синеву, С Виргилием беседу я прерву, Когда увижу на столе я Будду. Уйду я в тишину земли, и без Раздумия вбирать в себя я буду Болтливый благовест ночных небес.
"За славой в длинной очереди выстой..."
За славой в длинной очереди выстой, Хоть целый век под ветром стой судьбы, Ты не услышишь розовой трубы И девы не дождешься шелковистой. Трубят, трубят заправские горнисты, Довольные бряцанием рабы, Их низкие безрадостные лбы Не блещут как снега средь мглы волнистой. Но в час, когда ты будешь неживой, Запрыгает по крыше гробовой Земля жестокая как ливень грубый, И вспыхнет семя, что посеял ты, И задрожат кощунственные губы От пламени свирепой красоты.
"В твоей стране немых очарований..."
В твоей стране немых очарований Небритых мертвецов встает мятеж, Их сумасшедший движется кортеж По безвоздушной каменной нирване. Сойди в юдоль, стада свои утешь, Скажи, что нет среди земных названий Такого звука, что не мрет, не вянет, Что смерть и жизнь везде одни и те ж. И там, где пестрым шелком перламутра Переливаясь, мчится Брамапутра, Там лотос осыпает лепестки, И рано сохнут сладостные жены, И звезды тонут в тьме завороженной Нешевелящейся ночной реки.
"Ты веешь теплым запахом ванили..."
Ты веешь теплым запахом ванили, Горбатая страница старины, Изъеденная ржою желтизны, Рассказывающая мне о Ниле. О том, как строили его сыны Горбы бессмертия на мягком иле, – Меня чужие песни полонили, Чужою музыкой персты полны. Уже четвертое тысячелетье Кончается на глиняной планете, И те же бродят в небе облака И звезды те же, зыбки и стыдливы, Смеются в темноте неприхотливой, И та ж свирепая в душе строка.
"На пир ночной, на пламенной разгул..."
На пир ночной, на пламенной разгул Я собирал вас, мытари и маги, Творящие
вино из пресной влаги Одним движением веселых скул. Ты их привел, пузатый Вельзевул, Они ужасны, голодны и наги, Я руку от исчерченной бумаги С холодным содроганьем отвернул. Глаза тягчит постылая усталость, Назад гляжу печально… Что осталось От гроз и солнц, чей рокот был пунцов! На берегах безмолвных тусклой Леты Изодранные ризы мудрецов, А в глубине – истлевшие скелеты.
"Дневною бабочкой летает Аполлон..."
Дневною бабочкой летает Аполлон, На струны жгучие садится не сгорая, Косматым золотом тропического рая Устало шелестит пустынный небосклон. <И> бога крылышки трепещут, замирая, Качает песенку веселый аквилон, <И> зайцем шелковым над кудрями колонн Взвивается огонь как музыка вторая. Деревья древние листвой не шевелят, <Вода> уставила зеленый долгий взгляд, Ложится белый день на жертвенник заката. <И> резвой жрицею в виссоне золотом На скорбные поля для медленных истом <Упитанная> мглой бросается Геката.
"Кочует по народам и морям..."
Кочует по народам и морям Угрюмый ветр, воздушный Каин мира. Рокочут им урочища Памира И реки, серебрящие Сиам. И я им полн, рокочущий я сам, Кочующий с косматой славой Лира, Легка моя воркующая лира, Но тяжек шаг и мускул мой упрям. Тебя я помню, голубое имя, Тебя с крылами теплыми твоими, Европеянка нежная как жир. Не о твоем ликующем плече ли Скорбел Рембо, отчаливший в Алжир С печальными очами Ботичелли?
"Болеют жемчугом на дне морском моллюски..."
Болеют жемчугом на дне морском моллюски, На шелке раковин крутые бугорки, Растут жемчужины и ждут земной руки Холодной и сухой, изнеженной и узкой. Страдает строфами не пишущий по-русски, А режущий свой стих из каменной тоски, Его кричат глаза, их крылья широки, Он челн причаливший, он резвой ждет разгрузки. Народ мы кочевой, обычай наш суров, Мы странствуем в степи разбросанных миров, Мы занимаемся кудрявым строководством. Лишь тот у нас богат, кто медленно возник, И мстит учителю внезапным превосходством Охваченный огнем покорный ученик.
К ХАОСУ
Тебя я видел в дыме темноты, Твои горели губы черной кровью. Луна сияла раскаленной бровью, И язвы звезд зияли точно рты. И в черный час, когда опять Батый На запад гнал свою орду воловью, Ты к моему садился изголовью, Последним солнцем улыбался ты. И это ты поешь и пляшешь нынче, И после Гёте, Тютчева и Нитче Отныне я твой трепетный поэт, И, маятником медным колыхаясь, Веселым ужасом далеких лет Мне песню вздыбливает слово: хаос.