Находит каждый то, чего не ищет, И не находит то, чего искал. Кричит мой стих голодный как шакал, Обнюхивая падаль на кладбище. Луною тонкой щерится оскал, А вечный голод ветром долгим свищет, Юрт северных мне снится становище, Морями позабытый злой Байкал. И там, быть может, я нашел бы друга, Наездника веселого как вьюга, Арканом повалившего быка. Ему слагал бы дикие стихи я, Величественно злые
как стихия, Упорные бессмертьем как тоска.
"Не первый я ступил на берег сей..."
Не первый я ступил на берег сей, Изрытый изумрудовою влагой, Куда стремились темные бродяги, Окованные звуком: Одиссей. Ловлю строкой не скудных карасей, А из пород иных воды всеблагой. Ютися, дух мой, в парусе бумаги, Хулу как пепел по ветрам рассей. Огромного я жду теперь улова, Растет мое и тяжелеет слово И блещет розоватой чешуей. Кончаю с болью песню я морскую, О бурях неиспытанных тоскую, Вулканы волн уж дышат предо мной.
"Владеть стихом легко и тяжело..."
Владеть стихом легко и тяжело И легче нет труда и нет тяжеле. Меня давно камены ждут, ужели И нынче как алмаз блеснет стекло. Река забвенья где-то плещет зло, Угрюмы берега ее и мели, Разбитые челны, что не сумели Очистить ил, песками занесло. Забыть себя никто из нас не в силе, А те, что сами души погасили, Навеки те уносят трепет крыл. О, черные края, где звезд не видно, – Вас космос пылью светлой не покрыл, Умрем и мы, но слава нам завидна.
"Езекиил глядел, как облекались кости..."
Езекиил глядел, как облекались кости В живые красные крутые телеса, Горели тушами земные небеса, Единый бог кричал и корчился от злости. Но матовая ночь задула чудеса, И вдруг пророк один остался на помосте Юдоли сумрачной, шакал рыдал, и трости Стучали тростника, и падала роса. О, не таков ли я, пропевший песни эти Колючим зарослям на берегах столетий! Олень мой ветреный, летящий как стрела, Легко тебя узреть, но не легко стрелою Унять твой легкий взлет над грузною скалою, – Я выстрелил в тебя из мглистого угла.
"Осталось мало в третьем мне десятке..."
Осталось мало в третьем мне десятке, Легко растратил двадцать восемь лет, Едва созрев, я знал уже, что нет Годам возврата в мировом порядке. Ушел я в эти песни без оглядки, Ловить ушел я музыку планет, Единорог и Псы мерцали мне вослед, – О, вымысел очей как слово сладкий! Народов древних темнострастный вой, Их говор позабытый горловой Давно я слышу в памяти туманной. Офир, страна сокровищ и камен, Века мне возвращаются и страны Уплывших безвозвратных лет взамен.
"Снега зеленые, земли снега..."
Снега
зеленые, земли снега, Евклазовые сны земной постели, Растут на смену белым снам метелей, Горят и будят пегие луга. Егорий храбрый поборол врага. Юсуповский дворец на русском теле Сидит пустым величьем, отблестели Петровых глаз живые жемчуга. Авгурам не даны России судьбы, Сибилла близорука, заглянуть бы Своей кощунственной строкой туда, Куда стремились голуби святые, Обрызнуть кровью звучного труда Муругий стан последнего Батыя.
"Ничто, ничто стиха не сокрушит..."
Ничто, ничто стиха не сокрушит, Конца не будет знать пространство слова, Лавина времени летит свинцово, Юлит земля скупая как магнит. За серой немотой могильных плит Хаос и суд цветистый Васнецова, Рокочут реки ужаса святого, Вулканы дышат, пепел душ валит. Меня издревле мир теней тревожит, Его не существует хоть, быть может, Но мы, поэты, щупаем мечты, С ума на сердце сходим в час жестокий, Косматые колонны темноты Мучительно возносят наши строки.
"Макают перья в голубые вены..."
Макают перья в голубые вены, Симфонию кончая бытия, Или уходят, веки опустя, Авроры луч кляня благословенный. Над этой ржою много лет спустя Умно смеяться будем во вселенной Величием лучистости нетленной, О чем тоскует сердце как дитя. Легко, легко мы по планете бродим, Окрещены мы варварским отродьем, Шумят молвой косматые персты. И эта ржа, покрывшая металлы, Невинным порошком пустыни алой У нас не выест белые мечты.
"Пою за то, что не могу не петь..."
Пою за то, что не могу не петь, Единственная песня для поэта Твоя работа, грузная планета, Ревущая твоя в пространство медь. У нас теперь таинственность раздета, Таинственна как древле только смерть, Ее просторной столы никому не сметь Раскрыть стеклянными перстами света. Себя ищу я в пламенном пути, Которого никто не мог пройти, Огромен день, огромна тень верблюда. Меня качает грубый горб земной, Уходит солнце, умирает зной, Я славы жду, как ждут в пустыне чуда.
"Силач-Бова был весел и драчлив..."
Силач-Бова был весел и драчлив, Его боялись лешие и кони, Разбойники сидели в тьме вороньей, Гремучий посвист крепко затаив. Ему не встретился когтистый гриф, Южней хозар не ведал он погони, А то бы греки в мир потусторонний Легко свезли, Харона подкупив. Я знаю многих витязей угрюмых, Кривляющихся в пламенных костюмах, Но мощь свою хранящих до поры. Сильней на свете сна нет летаргии, Комичней нет трагической игры, Мутнее Леты в мире нет стихии.