Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

ЛЬВИНАЯ ОХОТА. Венок сонетов 

…И в знойной солнечной пыли

На узких улицах Каира

Такие бронзовые шли

За белым рубищем факира.

«Апокрифы». Г.Ш.

I

В пустынях времени охотой львиной Мы закаляем наши голоса, Над нами звезд не высохла роса, Первичной тьмы сочится сердцевина. И в этот век, что в век глухой Кальвина, Обветренные пухнут паруса, Команда съела обувь и боса, Земля плывет в прошедшее с повинной. И

мы в эфирной пустоте парим, Нам золотом сияет медный Рим. Слыхал ли кто, чтоб смерть глушили словом, Чтоб скрипка пела в грохоте войны, Бессмертием, безумием лиловым Поэты и цари увлечены.

II

Поэты и цари увлечены Любовью злой и ненавистью гордой, Крылатых звуков бронзовые орды Врываются в гаремы тишины. Прекраснее прекраснейшей жены Строфа, где мудро скованы аккорды, Ни Энгельсы, ни радостные Форды Не раскуют ее под звон казны. Проходят годы как поток песчаный, В тысячелетия, как в океаны, Ручьи времен бегут из старины. Лишь мы гуляем с правнуком стрибожьим, На тучных берегах мы не стреножим, Распластаны лихие скакуны.

III

Распластаны лихие скакуны, С лиловых губ летит метелью мыло, Их бронзовая Азия вскормила Соленым снегом варварской весны. Ковылевою горечью больны Глаза наездников, но их Аттила Как радостный козел, и зреет сила На каждом пузырьке его десны. Фруктовый сад Европы слишком нежен, Не устоять пред вихрем печенежьим, Дуплисты башни, вытоптан народ, Насилуемых пленниц визг стихийный, И в тучах дыма с городских ворот Валится лев песчаною лавиной.

IV

Валится лев песчаною лавиной, И тот, кто горд как солнечный Самсон, Могучим медом львиным опьянен И вознесен над горестной равниной. И что ему мгновенные стремнины Величественно брызжущих времен, Ему, схватившему за крылья сон, Любовнику красавицы-вершины. И хрусталя прекрасней липкий лед, В его бокале мастер сердце шлет Надменной вечности, как смерть единой, И оттого как полюс он суров, И над туманами его миров Пылают зорь дымящиеся вина.

V

Пылают зорь дымящиеся вина, Пьяна луна, и мы танцуем с ней На пиршестве медлительных теней, И леший нам на дудке соловьиной. Пьяна земля, ночь правит половиной Ее владений, как в начале дней, В утробе тьмы она еще пьяней Качается под млечной пуповиной. Кто в трауре на пиршество пришел, Чей кубок деревянный не тяжел, Холодною губой вино не пробуй. Не пробуди нас крыльями струны, Окованы вселенской мы утробой, С других планет на землю сходят сны.

VI

С

других планет на землю сходят сны, Вздвигают башню страстные народы, То крепкий материк темнобородый Свой пол вонзает в мякоть вышины. Столпотворением сокрушены Столетние гранитные породы, Покорствуя безумию природы, Смешался и язык моей страны. О плоская земля, о край бескрайный. Бандиты здоровенные Украйны, Одетые в овечьи зипуны, Ругаются на эсперантской смеси, А в юртах самоеды, как в медресе Востока загорелые сыны.

VII

Востока загорелые сыны Оставили таинственные знаки, Торжественны развалины в Карнаке, До сей поры их письмена темны. Покрыл колонны снег седой луны, Изъела солнца розовая накипь, Травой одетый камень стал инакий, Где был гарем, пасутся табуны. Но змеи в той траве скользят ручьями, И черепаха приютилась в яме, А в небе коршуны богини Мут И лёт мышей и робкий лёт совиный. Так взрослые в невзгоду не поймут, Как дети улыбаются невинно.

VIII

Как дети, улыбаются невинно Закутанные в глину черепа, Их мать веселая как смерть скупа И ждет на паперти у гильотины. А синий сумрак, синий, беспартийный В крови, в крови пустынного столпа, Которому вослед ползет толпа Трудолюбивой гущей муравьиной. Песчаное безбрежье, властно страсть И страстно власть стараются украсть У сонного грядущего колеса. Но непролазны жидкие пески, И всходит грязь талантливого лёсса Лучами человеческой тоски.

IX

Лучами человеческой тоски Унизаны и траурны ресницы, Не надо их поднять, пусть вечно снится Нам пестрый край, увитый мастерски. Он радостнее пушкинской строки, Он солнечней, чем в масленицу Ницца, Но так тонка, тонка его граница, Что смерть – прикосновение руки. Он отразился в зеркалах полотен, Но я как мастер буду чистоплотен, Я в кровь не раздавлю свои мазки. Мой караван в песках, мои в бальзаме Мечты, самума черными слезами Верблюжьи переполнены зрачки.

Х

Верблюжьи переполнены зрачки Агатовою тьмой ночного Нила, Дневное пламя туча заслонила, Оскалились кругом солончаки. Оазисы как звезды далеки, Мираж потух, и тихо, и уныло. О, вспыхни хоть, самум, зажги горнило Могучей тьмы и в тьму нас увлеки. Не всё ль равно нам, месяц ли двурогий Или рогатая звезда на дроги Положат наши мертвые тела, – Двадцатый век и жертвоприношенье… Ослица б Валаама вас кляла, И молока ослицы нет священней.