Вы не стучите в мастерскую, Для вас я не открою дверь, За дверью этой я ликую, Как изумленный первый зверь. Я утаил от вас под кожей Тот первый розовый мороз, Что веял от десницы божьей В недобрый час его угроз. Я мыслю музыкой, соблазном, Поющим мне издалека, И я в блаженстве непролазном, Звезду грызет моя рука. Я трачу годы на камею, На тихий свет глубоких глаз. Я вольный мастер, быть им смею И презираю ваш заказ.
"Не
возродитель я идиллий..."
Не возродитель я идиллий, Не прославляю Моссельпром, – Иные помыслы водили Моим пылающим пером. Я видел: звезд веселых радий Раздроблен в мраморе небес, А на земле, как на эстраде, Бесился вечно-юный бес. Он говорил, что время – ветер, Который весел, пьян и зол… И был красней всего на свете Его краснеющий камзол. Он говорил, что ветер – время, Поющее во всех кустах… И леденил мне лоб и темя Планеты оковавший страх. И я услышал звон великий Веков, кишащих тьмой племен, И вспыхнули мгновенно лики Давно померкнувших времен. Еще не кончен интермедий Парад, и занавес не взвит, Но слышен мощный голос меди В твоем бряцании, пиит.
"Сия веселая Россия..."
Сия веселая Россия, Звезда суровая сия, На лаврах мертвенных почия, На вас гляжу с надеждой я. На лаврах жесткое веселье, Черно похмелье темноты, Поэт лишь ведал, чем доселе, Отчизна, трепетала ты. В ночи густой, в ночи сорочьей Поэт лишь различает згу, Чтобы погибель напророчить Настороженному врагу. Так вот зачем рыдали ивы, Роняя красную листву, И серп визжал, кусая нивы, И плакала коса в траву. И ветер, ветер нехороший, Что запах смерти в душу льет, Над нашей кровлей, мхом обросшей, Все ночи каркал напролет.
"Не по карману мне купить соболью шубу..."
Не по карману мне купить соболью шубу, Которую носил российский император И нынче дешево идет с аукциона, Чтоб фонд Республики немного поддержать. Пусть выкупят ее у нас американцы, Закажут пусть для ней торжественное судно И повезут домой и там миллиардершам Показывают пусть седые соболя. Среди сокровищ всех из царской барахолки, Что вытащил народ из кладовых дворцовых, Я выбрал бы теперь лазурные ливреи, Не нужный никому, беспошлинный товар. Я сохранил бы их в шелку и нафталине, И в дни величия их мрачных юбилеев Я многим бы своим собратьям вдохновенным С нарочными, как встарь, учтиво разослал…
12/II 1927
"Громовым голосом гроза..."
Громовым голосом гроза Еще докладывала нам И молниями диаграмм Еще вгрызалася в глаза. А мы не верили уже В изломанные их черты, Что зыбким золотом мечты Цвели на темном рубеже. А те, что под огнем грозы Позабывали все азы, – Благословили те ее, Нашед иное бытие.
"Порфиру черную печали..."
Порфиру черную печали Не сброшу с белого плеча, Издревле нам чело венчали Слепые руки палача. Так в дни великого раздора Был в предрассветной тишине Под скорбным небом термидора Гильотинирован Шенье. Гюго бежал на остров дикий И там пятнадцать долгих лет Любил людей, их слушал крики, Чтоб внукам их оставить след. Прочь, сердце, робкое стенанье, Люби,
презренья не тая. Да будет плаха иль изгнанье Награда высшая твоя.
ПЕРЛАМУТРОВАЯ ПАСТЬ или САРАБАНДА, САКСАУЛ И МАНДРАГОРА или ЗЛАЯ МУЗЫКА
Он взбивает костью синей
Злую музыку…
Г.Ш.
"Пусть ученый пишет сухо..."
Пусть ученый пишет сухо, Чтоб в поэзию не впасть. Мы вложили наше ухо В перламутровую пасть. Не для нас важна причина, Разлучившая тела. Плачет в уши нам пучина, Долго плачет, как пчела. Как струна, как черный провод, По которому бегут Сквозь седой дорожный холод Дребезжание и гуд. Так рыдает рыбья стая В голубой пустыне вод, Так вселенная пустая На песчинках звезд поет.
САРАБАНДА
Шум веселый сарабанды Нам желателен и мил. День и ночь нам снятся банды Веселящихся громил. Я и ты, мы суеверны, Бред ученых не для нас. К нам глядит в окно таверны Ослепительный Парнас. Вот хозяин злой и чинный, Он жирнее, чем кабан. Бьют жестокие мужчины В деревянный барабан. Это бочка, мы добавим, Что, конечно, уж пуста. Оттого лихим забавам Не мешает теснота. Льют небритые флейтисты Злую музыку свою. Звуки грубы и когтисты, Я охотно их пою. Я беру струну воловью Вместо шелковой струны, Пусть моей пьянеют кровью В этот вечер плясуны.
Как головку темной скрипки, Саксауловую трубку Я ленивою ладонью Многократно обласкал. Круглый зев ее глубокий Туго-туго я наполнил Дорогим душистым сеном Золотого табака. Я венчал ее короной Розоватой и зубчатой Из прозрачного металла, Что похитил Прометей. Я горячими зубами Укусил мундштук янтарный, И я слушал, как звучала В нем далекая метель. Та, что слышат звезды моря На утесах под водою В черный час, когда седеют И рыдают корабли. Та, что в раковинах бездны, В перламутровых черепьях, И живой улиткой уха Долго воет и болит. Дым зелеными ветвями Надо мною пышно вырос. У стола стоял я долго И мучительно мечтал. Я качался, мне казалось – Я стою на пьяной рубке, Зацелованный пучиной Волосатый капитан.
* Впервые: 31 рука: Ленинградские альманахи. Л.; М. Издание авторов. 1927. Сб. 1.
5/февр. 1927
"Верю розовой горе..."
Верю розовой горе, Что влилась в земные горы. Мне поет о той поре Темный корень мандрагоры. Он упорен и могуч, Верно, дьяволом зачат он, И прилипчив, как сургуч, Точно мир им запечатан. Он пьянит и веселит Даже праведных в нирване, Но в безмолвьи бледных плит Он кричит при вырываньи. Посмотри, как волосат У верхушки корень вязкий. Это им напился ад, Чтоб из листьев сплесть повязки. С той поры, как предок мой Опустил стыдливо веко, Наполняться начал тьмой Брат подземный человека. Он двумя ногами врос В мясо мира, в злую глину, Чтоб достать подземных роз Человеку-исполину.