Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

"Вы, жаждущие огненные боги..."

Вы, жаждущие огненные боги, Я пышные вам жертвы приносил. За бычий тук, за темный хмель точил Я мук просил и творческой тревоги. Земные каменистые дороги Ногами взрыл я, не жалея сил, Твои я крылья жадно изучил, Молчаньем тучный вечер белорогий. И я узрел растений тихий рост, И я услышал трепет сочных звезд, Падением пронзающих пространство, И в буре улыбающийся рок Стряхнул свое роскошное убранство Дрожащей сетью жестких этих строк.

26/июля 1926

ВРАГАМ

Что

вам, ни холодно и ни тепло вам, Не отзоветесь, сколько ни зови. Треножник наш в дымящейся крови, В колоннах тьмы, в аду огнеголовом. Внезапной радугой в саду лиловом У вас не вспыхивают соловьи, Без музыки, без жизни, без любви У вас работа мертвая над словом. А мы поем свободно, как судьба, И песнь не пахнет запахом раба, И ветер наш тяжел, как вздох Сибиллы. Ты будь, как шепот, наша песнь, тиха, Ты спелой теплотою изобилуй, Спадающее золото стиха.

29/янв. 1927

"Вы, слитки золота, похожие на гробы..."

Вы, слитки золота, похожие на гробы, Где счастье заживо людьми погребено, Вы в склепах королей хохочете давно Беззвучным хохотом своей высокой пробы. Из элеваторов хрустящее зерно Переливается в плавучие утробы, И пыжится в морях зловещий горб Европы Еще готической, мечтающей темно. О нищий материк, брат исхудалый меньший, Где мытари твои, где эти иберменши, – Так кличет Азия, толстушка хоть куда. Пусть в порох перетрут презренье и унынье, Иль ницшеанствуют они еще поныне В веселый этот век, когда поет беда…

5/февр. 1927

"Сигары крепкие курили дипломаты..."

С.Ф.

Сигары крепкие курили дипломаты, Оливковой скулой японский цвел барон, Фарфоровый Версаль сиял со всех сторон, И хищный Клемансо раскрыл свой зев косматый. Исклеванный орел Германии помятой Фамильный замок свой с десятками корон Едва отстаивал, а где-то сотворен Дикарский был обряд, и плавал дым лохматый. Огромная страна с врагами у ворот, Раскольничий, крутой, мучительный народ… Чернела кровь детей, и женщины рыдали. Европа рваная нас оградила рвом. Нам показали вы обратный лик медали, Которая блестит на френче гробовом.

30/янв. 1927

"Быть низким данником, к ногам жестоким века..."

Быть низким данником, к ногам жестоким века Нести, как все кругом, непрошеную дань, – Нет, не таков удел прешедшего за грань Времен, воюющих во имя человека. Я вижу мирных вас, омытых кровью бань, Опять в сандалиях, как в век Мельхиседека, Без грохота машин, лишь блещет лаком дека, Поет Бетховена не женщина, а лань. В тени танцующей играют в солнце дети, И львята желтые на розовом паркете Лишь зайцев солнечных пытаются поймать, И к чистым небесам, где звезды и планеты, Ресницы длинных глаз, как музыка, воздеты, И тихо, как луна, качает люльку мать.

10/II 1927

"С палитрой жирною, мешая кистью зелье..."

С

палитрой жирною, мешая кистью зелье, Художник медленно меня атаковал, В молчанье крепкое мой лик он заковал И в руки мне вложил усталость и безделье. Терпел я долго так, но на второй неделе Мой череп загудел, как бронзовый кимвал, И вдохновения нахмурившийся шквал Меня сразил, и я упал на самом деле. Когда очнулся я, увидел на холсте Я строгие черты в угрюмой красоте, Как те, что ведали Рибейра и да-Винчи. И я б хотел навек шуметь средь их теней, Как Новый Свет шумит о том удачном свинче, Которым уложил Джемпсея Джон Тэнней.

17/дек. 1926

"Ее неулыбающийся лик..."

Ее неулыбающийся лик Немой как рок, как рок неодолимый Искал он в пыльных переулках Лимы В улыбках перуанских майолик. На острове далеком Доминик Он умер, пилигрим неисправимый, Но плакали на небе херувимы, Когда под небом свежий холм возник. Над ним воздвигнут идол деревянный С блаженною улыбкою нирваны, Веселый Будда в радуге легенд, Деревья манго в темном аромате. Его недавно стали звать Гоген, Давно ее зовут Вайраумати.

3/янв. 1927

"Буонаротти, Бомарше, Сальери..."

Буонаротти, Бомарше, Сальери, Уайльд и Сухово-Кобылин наш… Кого из них презрению предашь, Искать исторических поверий? Кому раскроешь золотые двери, Терпением вооруженный страж, Иль взвалишь на кого вину пропаж, Железную вину живой потери? Своих любимых убивали все, И выбиты на розовой росе Следы убийцы в назиданье храбрым. Кто в кубок друга – смертный порошок, Кто бронзовым тяжелым канделябром – Француженки фарфоровый висок.

17/ноябрь 1926

"В безумии времен глухом и плоском..."

В безумии времен глухом и плоском, Когда не слышно музыки миров, Мы выроем с тобой глубокий ров И музу погребем с печальным лоском. Уйдем с тобой в дремучий гул дубров, В белесом пне, как в мраморе милосском, Прислушиваться будем к отголоскам Неистово промчавшихся ветров. В часы ночей на звезды мы помножим Тоску и склоним головы к подножьям Окаменелых патриархов тьмы. Уснем на камне, змеями изрытом, В медвежьем сне с лесным архимандритом, С мохнатым зверем подружимся мы.

5/ноября 1926

"Не розовым кудрявым пастухом..."

<К. Ф. Юону>

Не розовым кудрявым пастухом, Вздыхающим на липовой свирели О невозвратном мае и апреле В безмолвии глубоком и глухом. Не вздыбленным угрюмым гордецом, Скрестившим руки в сумрачном весельи, С глазами перепуганной газели, С голодным перекошенным лицом. На красном дереве своей конторы Священной и торжественной, в которой Известны караваны всех пустынь, Плантатором из пламенной Бразилии, Владельцем тучным бронзовых рабынь Вы пышного певца изобразили.