Я самого себя признал давно, Из книг своих эпиграфы беру я. Мой конь крылат, его лучится сбруя, И стремя теплотой озарено. Я время пью, как древнее вино, Лаская ночь и сумерки целуя. Воспойте ж мне, народы, – «алиллуя», Ведь и мое лицо темным-темно. Неравнодушный к мертвецам, сырые Гробницы в нем… Но я не гроборыя, Взрывающий могильные холмы. Что делать мне, – в убранстве песни тленной Гуляющему по пространству тьмы Безумному
наезднику вселенной.
19/июня 1927
"В тонком бокальчике мига..."
В тонком бокальчике мига
Муза вино подает…
Интермедии
Ты в шуме тишины неслышно шаркай Подошвами сандалий за окном… Пусть мир – восьмичасовый эконом, – Войди в мой дом любовницею жаркой. Мы будем хохотать над старой Паркой, Сидящей над пустым веретеном, Мы в парк уйдем, и там в дыму ночном Мы встретим свой триумф под звездной аркой. Нас будет мчать луна, в ее росу Тебя единственную унесу, Тебя, чье тело – будущая книга. Я крикну: ты, как ночь, прекрасна – стой. Но ты уйдешь… В бумажном кубке мига Ты подаешь напиток золотой.
19/июня 1927
"Сапфировая ночь в больших топазах..."
Сапфировая ночь в больших топазах, В глубоких язвах тлеющих очей. Не ржавеет старинный дух мечей В блаженной сырости христовых пазух. Я вижу вас, растрепанных, чумазых, Природы неповинной палачей. Вы с каждым веком злей и горячей, Вот пухнут черепа в противогазах. Под ними толщиною в три вершка Барахтается хобот аль кишка – В заспинный горб со сжатым кислородом. О, внуки мамонтов, но без клыков, Сухие старцы… Смерть идет к народам По замыслу бессмертных дураков.
19/июня 1927
"Хвала вам, нищие, как смерть, химеры..."
Хвала вам, нищие, как смерть, химеры, Что слизывают золото пыльцы С чужих цветов, бездельные дельцы, Смешители, не знающие меры. Безликие, пустые лицемеры, Измазанные патокой льстецы, Надежд не оправдавшие певцы, – Эпической эпохи вы Гомеры. А я пернатой обувью обут, В руке моей великий атрибут Гречанки стройной, огненной и кроткой. Не отягчают стан ее года, С ее веселой, легкою походкой Я не расстанусь, други, никогда.
"Ведь ты тягчайшая из операций..."
Ведь ты тягчайшая из операций, Которую нам надо перенесть, – О, смерть жестокосердая, как месть, Чьей боли не любил еще Гораций. На что нам похорон глухая честь, Надгробные рыданья домочадца И скорбь, когда нам суждено умчаться Туда, откуда не приходит весть. Пусть пишут мудрецы, что поколенья – Горбы, что нет иного исцеленья, Чем смерти нож, а жизнь – лишь рукоять… Так дайте ж накачаться нам наркозом, Чтоб в сладком сне, который снится розам, Божественную помощь восприять.
20/июня 1927
"Кочевников скрипучие повозки..."
Кочевников
скрипучие повозки, Плащи из человечьих чепраков… О степь южнороссийская, таков Твой древний лик, широкий, злой и плоский. При Калке киевлян переколов, Галдела татарва, и в бледном воске Басму готовила на Кремль московский, Где выли купола колоколов. Назад гляжу на каменную ризу Сарматских рек, на знойную Немизу, Что поглотила русские снопы. Кибеллы лик, над Понтом свирепея, Застыл тобою, степь… И как столпы Огромных глаз молчит Пантикапея.
"Работай, как вода, волною быстрой..."
Работай, как вода, волною быстрой, Чья музыка сильней тончайших пил. Пой славу кипарисовых стропил, Над бездною свой дом высокий выстрой. Чтоб корабли он блеском окропил, Из камня мрака высекая искры. Пусть всех времен суровые магистры От изумленья встанут из могил. На дно глазниц, в глубокие провалы Их черепов безносых и пустых Пусти огонь струею небывалой, Струи, как молнию, зубчатый стих И слушай стон… То в недрах земляных Сопротивляются материалы.
5/июня 1927
"Сонету русскому я предал пламень свой..."
Сонету русскому я предал пламень свой, Я в ноги превратил недвижные балясы, Я старцев заменил свисающие рясы Козлиной шкурою да буйною травой. И стало весело в могиле вековой, И строить стал для нас угрюмые гримасы Канона строгого блюститель седовласый, Многозначительно качая головой. Я черепом продрал гробницы купол ветхий, И роспись ожила, Озирисы да Сетхи Простерли свой простор для Муромца Ильи, Но в жаркий час борьбы я свой венок из лилий Кидаю в стан врагов, крича для всей земли: Я не настолько стар, чтоб вы меня хвалили.
"Прислушайтесь: пророчество, оно..."
Прислушайтесь: пророчество, оно На человеческую кровь похоже, Морозом неожиданным по коже Проносится крылато и темно. Вот человек, который пьет вино И с женами чужими делит ложе, Он с каждым днем становится моложе, Друг мытарей, спустившихся на дно. Он учит нищих с нищенством мириться, Цена ему серебренников тридцать, Глухим столетьям отданные в рост. Щека его для губ и для ладони, Пробор волос, как сердцевина, прост, И в мире нету глаз его бездонней.
"На хлеб, на лирику, на череп длинноухий..."
На хлеб, на лирику, на череп длинноухий Опять возвращены простейшие права. Копыта серых муз, для вас растет трава, Уписывайте, чтоб не сдохнуть с голодухи. Вытаптывайте луг, блестящие как мухи, Зеленым золотом покрытые едва. Суфлируй медленней, баранья голова, Держите занавес, откормленные духи. Носы бумажные торчат из-за кулис, Огни бенгальские, как хищники, зажглись, Ее нагую жрут, а он в одежде ценной. Сижу, не хлопаю в ладоши сгоряча. Я зритель каменный искусственнейшей сцены. Идет комедия: Любезность палача.