Зеленый фронт
Шрифт:
– Постойте, постойте, - заговорил Мейер со странной улыбкой на губах.
– Что я такое слышу? На какой-то момент мне показалось, что это речи предателя и пораженца, - от слов «предатель» и «пораженец» глава СД мгновенно побледнел.
– Вы предлагаете страшные вещи! Вы ни мало не много предлагаете считать их ровней нам, арийцам?! Мы и так и дали многое, когда пришли на эти земли! Мы им дали возможность жить под волей Великого Рейха! Сам фюрер говорил, что на Востоке не должно быть ни какой пощады, ни какого снисхождения! Нам не нужна их лояльность, нам не нужно их согласие и поддержка! Мы требуем лишь покорности, абсолютной покорности!
Разбушевавшийся Мейер буквально летал вдоль стены с картой. Его левая рука продолжала находится
– Никакой пощады! Слышите, никакой пощады! Это недочеловеки, которые недостойны жить по человечески! Их удел — это удел рабов и безмолвных слуг! Сними надо разговаривать только на языке силы. К чему это иезуитская хитрость и притворство? Рабы понимают только жестокость и силы господина!
Глава СД смотрел на эти метания с грустью. Пожалуй только он, да может быть еще несколько человек на этой части оккупированной территории, понимали, что путь, продвигаемый Мейером, это самый простой по организации и осуществлению, но самый мало предсказуемый по последствиям. Он уже давно переболел эйфорией безболезненной польской кампании, безумством доступных девок вставившей на колени Франции... Его мало радовали военные сводки об очередном взятом городе и новой разбитой дивизии большевиков... «Мне кажется это никогда не кончится, - думал он, наблюдая, как бесится Мейер.
– Этот болван совершенно ничего не понимает. Победные реляции и военная кинохроника совсем свела его с ума, выжгла последние мозги! Такие как он точно погубят Рейх... В очередной раз...». Эта простая мысль так его напугала, что он вздрогнул и испуганно посмотрел на своих соседей. Однако, судя по их лицам, они даже и не подозревали о тех мыслях, которые промелькнули в голове руководителя СД. «Все равно нам нужно действовать иначе, - не мог он успокоиться и назойливые мысли вновь и вновь всплывали у него в голове.
– И если этот болван не хочет видеть дальше своего носа, то я найду тех, кто сделает по моему. Эту войну нельзя выиграть лишь одним оружием...».
96
Где-то в болотистых лесах Белоруссии. Лагерь партизанского отряда... Небольшая полянка с кряжистым, пустившим глубоко в землю узловатые корни, дубом. Рядом с ним на аккуратно выложенной плоскими камнями площадки еле тлеет слабенький огонек. Небольшая горка красноватых углей едва подернута седым пеплом.
– Дедушка Дуб, дедушка Дуб, вылечи пожалуйста мою маму!
– горячий шепот маленькой девчушки со встрепанными волосами, которые казалось никогда не были знакомы с гребешком, терялся где-то в кроне дуба.
– Она сильно занедюжила и кашляет... Дедушка Дуб, ты меня слышишь?! Я вот тебе что принесла, - с крошечных ладошек в небольшое углубление скатился необычный пестрый камешек.
– Я его на речке нашла. Он там в ложбинке лежал. Такой красивый, блестющий... А больше у меня ничего нет... Ты вылечишь маму, дедушка Дуб? Вылечишь?
– своими ручками она обхватила бугристую кору дерева и крепко прильнула к ней.
– Вылечи, пожалуйста!
– прошептала она и, утерев слезу, ушла.
Через некоторое время на этом же месте стоял какой-то мужчина, который точно также что-то рассказывал, о чем-то просил.
Потом его сменил невысокий паренек, который только вернулся с города.
– Жить без нее не могу, - шептал он, скрежета зубами.
– Закрывая глаза, а она стоит передо мною, как живая... Отец...
Люди шли не переставая. Одни что-то говорили, другие подходили молча, третьи клали какие-то продукты и вещи...
Лишь одного человека это не коснулось, или почти не коснулось. Смирнов, теребя какой-то подобранный сучок, молча наблюдал за приходящими на поляну людьми. Вот мимо прошла женщина. Еле заметным движением она коснулась небольшой деревянной статуэтки, висящей у нее на поясе, и что-то пробормотала. И так делали многие, кто даже только лишь проходил мимо дуба...
– Тьфу!
– сплюнул особист.
– Это
Однако Он знал все! Андрей, да он еще осознавал себя именно Андреем, знал все, что происходит вокруг; слушал все, о чем говорили вслух или шептали.
– Черт, знает что твориться..., - пробормотал Смирнов, направляясь в свою каморку, которая была вырыта в земле возле очередного поворота оврага.
– Все-таки придется обо всем этом доложить, - закрывая за собой дверь он, тяжело вздохнул.
– Придется... И ничего здесь не поделаешь..., - сев за стол, он пододвинул листок бумаги, на котором было уже что-то написано.
Андрей (Лес, отец, дедушка Дуб — все это также были его ипостаси) видел и это. Если бы у него было лицо и обычные человеческие губы он наверное бы печально усмехнулся или может быть что жестко сверкнул глазами или сделал бы тысячу других движений, свидетельствующих о переполнявших его чувствах. «Я все понимаю..., - думал он, с грустью наблюдая за пишущий человеком.
– Я все прекрасно понимаю... Ты должен сделать это. Ты боец и верен присяге. Ты просто не можешь поступить иначе! Тогда ты должен и меня понять, Игорь...». Особист сбил нагар на фитиле свечки, отчего в каморке стало чуть светлее. «Я тоже не могу поступить иначе! Лес должен жить всегда. Он должен жить точно также как и раньше... ». Широкая спина майора была идеально прямой, правая рука быстро строчила послание. Вдруг сверху прямо на стол упал кусок земли — небольшой, сразу же разлетевшийся на несколько кусочков по-меньше. Вслед за ним упало еще несколько комьев земли.
Смирнов недоуменно посмотрел на верх. После этого аккуратно встряхнул письмо от налетевшей на него земли и хотел продолжить дальше. Но шуршание стало боле отчетливым и в какой-то мере угрожающим.
– Что за черт?
– резко развернулся он к двери, готовясь вскочить.
– Нападение? Ей! Кто там?!
– с угрозой закричал он.
– Какого черта?
С треском стол, сколоченный из толстых досок, разлетелся от начавшего оседать потолка. Сама Смирного отбросило в дальний угол каморки и начало быстро засыпать землей. Он попытался закричать, но вездесущая земля словно воздух заполняла собой все. Она сыпалась отовсюду: сверху, с боков, с низу...
Лес видел все, до самой последней капельки. Он видел, как земля забивалась человеку в рот, в уши. Видел, как ноги в еще недавно начищенных до блеска сапогах, истово дрыгались и лягались. Видел и серую руку с золотистым кольцом, которая то сжималась в кулак, то снова разжималась...
… То, что все вокруг становиться другим — не таким, как кажется, Андрей понял уже давно. Еще с началом первой зимы, когда его вторую суть — Лес начало охватывать странное и пугающее чувство — мощное отупение, торможение и затухание. В тот период время для него прессовалось во что-то ощутимо тяжелое. Секунды начинали казаться минутами, минуты превращались в часы, а часы стали напоминать дни... Тогда он совершенно не понимал, что с ним происходит. Вообще все, что он чувствовал походило на тяжело проходящую неизлечимую болезнь. Его органы чувств словно сходили с ума, он впадал в забытье и не понимал где находится и что с ним происходит.
Часто, когда его сознание было на самой границе беспамятства, его посещали странные видения. Одни были добрыми, родными и знакомыми, другие — пугающими, липкими и мерзкими, третьи, вообще, - совершенно не понятными. Это были отрывки чьих-то разговоров, какие-то крики и вопли, отпечатанные на машинке обрывки документов — и все это в той или иной степени касалось его судьбы... За зимние дни, сложившиеся в долгие, бесконечные годы, таких видение было бесчисленное множество...
«- … Андрюша, сыночек, - тяжело вздыхала рано постаревшая женщина, обхватив голову.
– Андрюшечка, как же мне тяжело без тебя!». Он видел, как галдел длинный барак, наполненный несколькими десятками эвакуированных; как плакала его мать, сжимая в руках какие-то мятые небольшие бумажки с печатями.