Земное притяжение
Шрифт:
Над миром страшной угрозой
Висит, темнея, она
Страшная, грозная
Ядерная война!
Баныкин был без пиджака, в рубашке с галстуком.
Окна зашторены - темно и свежо в зале. Моряки смотрели на сцену, мяли в руках бескозырки, шаркали ногами. Голос Бапыкина перекрывал все шорохи зала, гремело его раскатистое "р":
Эпохи, эры прошумели, как воды.
И хоть травка весной прорастает, буйна,
Ничего нет, о земные народы,
Страшнее, чем ядерная
Умрут народы. Страны умрут.
Города и деревни будут пустыней.
О земные народы!
Чего они ждут?!
Кровь в моем сердце стынет.
Лешка сел на свободное место. Он слушал с возрастающим удивлением. Он знал про Баныкина - парень законный, плавает как бог, куплеты про всех на шаланде сочинял. И вдруг такое:
Не будет чернее этого времени.
Но разве допустим, народы Земли?!
Потомки скажут:
более дикого племени
Материки никогда не.несли.
Баныкин в последний раз взмахнул рукой, сотрясаясь от пафоса, и застыл. Ему вяло похлопали, и занавес стал сдвигаться.
Вышел курчавый человек в чесучовом пиджаке и заговорил о расцвете художественной самодеятельности. За его спиной, скрытый занавесом, струнный оркестр настраивал инструменты, и в зале нетерпеливо ерзали. Баныкин, стоя в двери зала, кого-то высматривал, увидел Лешку, поманил его.
– Пошли, а?
– Он был расстроен холодным приемом, но старался не подать виду, помахивал соломенной шляпой, что-то напевал.
Лешка протянул ему сигареты, молча, с интересом разглядывал его сбоку.
– Ну, рассказывай!
– сказал Баныкин.
– А чего рассказывать?
– Про свои дела рассказывай. Мне, например, этим летом поплавать не придется - не отпускают с завода. А ты как живешь, как здоровье? Школу кончил?
– Он задавал вопросы, но было видно, что думает он в это время о чем-то своем.
– Здоров, что мне делается. А школу я бросил.
– Это мода теперь такая пошла. Ты тоже, значит, подался.
Лешка не возразил.
Они вышли на "топталовку". По проспекту катила свадьба и люди, высыпавшие погулять в субботний вечер, с любопытством толпились у края тротуара. В головной машине ехали жених и невеста, за ними еще десять легковых машин, и в каждой за стеклами - букеты цветов, а позади громыхал грузовик, и в кузове его опоясанный полотенцем дружка и женщины в ярких лентах производили под гармонь невообразимый шум - плясали, стуча о дно кузова, и пели.
– Цыган женится. Либо грек, - громко сказал кто-то из толпы.
Баныкин докурил сигарету, рассеянно надел соломенную шляпу слегка набекрень.
– Я у них заместо торжественной части, - сказал он, не скрывая больше огорчения.
– У зрителя только одно стремление:
– Слушали, - неуверенно сказал Лешка.
Он боялся, Баныкин пристанет к нему: каковы впечатления, то да се. Он не мог бы сразу объяснить. У него сейчас целый вихрь в голове, и мысли наскакивают одна на другую. И вообще лучше не разговаривать, молча идти и идти с Баныкиным вроде как вчера на заводе, когда несли трубу.
– А как на заводе? Аварию ликвидировали?
– Ну да. За восемнадцать часов справились. Спать, правда, не пришлось.
Свадьба развернулась на площади вокруг сквера и покатила вниз по проспекту, мимо недостроенного театра, в последний раз показывая себя народу,
По опустевшей улице вслед укатившей свадьбе промчался спортсмен-велосипедист, припав к рулю, весь слившись со своей гоночной машиной. Казалось, он мчится на одних никелированных спицах.
У Лешки дух перехватило. До чего же здорово едет!
Он посмотрел на Баныкина. Тот и внимания не обратил на велосипедиста.
– Ты-то меня слушал?
– настороженно спросил он.
Лешка кивнул головой.
– Ну как? Только, знаешь, давая по-честному, без вранья.
– Мне понравилось. Только много общих слов и, по-моему, не всегда складно.
– Так что же понравилось?
– обидчиво вскинулся Баныкин.
Лешка и сам не знал. А все же что-то понравилось.
Он отмолчался, и Баныкина, как видно, это заело.
– Пивка б раздавить, что ли, - плохо скрывая досаду, сказал он.
– У меня ни шиша.
– Не в том дело. У меня есть.
Ресторан для этой цели не подходил, а больше вроде бы некуда податься в такой час.
– Голова гудит от мыслей. Поговорить надо, - сказал Баныкин.
– Сюда, что ли, зайти?
Они поравнялись с кафе-молочной, раскинувшей свои столики на тротуаре, за невысокой деревянной загородкой, перешагнули загородку и сели у накрытого клеенкой столика
– Ты сиди. Я сейчас, мигом.
– Баныкин ушел в павильон и вернулся с двумя стаканами сметаны, накрытыми сдобными булочками.
– Тут, брат, не разживешься.
– Он снял соломенную шляпу и бережно опустил ее перед собой на стол, отстегнул запонки, спрятал их в карман и закатал рукава.
Ели сметану, кроша в нее сдобную булку.
– Я вот о чем думаю, - сказал Баныкин.
– Не растормошил, не зажег зал. Значит, слаб. На них Маяковского напустить надо было. Лично для меня каждая строчка его - золото. Я Маяковского так читаю, что со мной никто в городе тягаться не может. А между прочим, люди его тут не все любят. А как у вас на производстве обстоит с этим?