Земное притяжение

Ржевская Елена Моисеевна

– Клена, я тебя спрашиваю, ты занимаешься? У тебя: ведь экзамен на носу!

– Не так чтоб особенно. Понемножку.
– Она смотрела на него невозмутимо сияющими глазами.
– В общем кое-как.

Плохо.

Он быстро заговорил, закипая возмущением:

– Это ведь черт те что! Ерунда какая-то. Где ж твои стремления, в конце концов? Выходит, трепотня одна.

Она не защищалась.

– Два дня у тебя осталось. Ты что же, завалиться хочешь?

И вообще тебе каждый день дорог. О чем ты думаешь?

Не понимаю! Могла бы и на базар не ходить.

– Мама послала.

– Ведь тебе химию готовить надо и для экзамена в институт тоже.-Он искоса взглянул на нее, сказал мягче:-Это для тебя сразу же подготовка и в институт. Два дела. Ведь так я говорю?

Она молча кивнула. Сомкнутые губы ее огорченно набрякли.

Он взял у нее из рук кошелку, и они пошли медленно, не заговаривая друг с другом, мимо развевающихся мочал, кипы веников, железных кроватей, мимо загона с живыми колхозными утками и больших красных яблок, привезенных с Кавказа.

– Купите лилии! По рублю за ветку. Хорошо пахнут. Купите лилии!

– Ладно, ты не расстраивайся.
– Он не мог вынести, что у нее такое огорченное лицо.
– Сейчас быстро купим, что тебе надо. И все. Наверстаешь, что прохалтурила.

Ветер теребил ее волосы, и она иногда отбрасывала их с лица движением головы или слегка поправляя их плечом. И от ее такого знакомого движения, от того, что они шли рядом, затерявшиеся в толпе, и их толкали, и Лешка невольно касался ее руки, его захлестывало радостью и празднично гудело в груди.

И даже кадровичка сейчас не казалась ему мегерой. Может, еще и не откажет...

Жужелка остановилась, выбирая молодую картошку. Тот же вкрадчивый голос торговца из-под полы вопрошал за их спинами:

– Щелок, дамочка? Синька, ваниличка?

Лешка наклонился, подставляя кошелку, и вдруг увидел открывшееся под прядью волос маленькое ухо Жужелки, такое детское, трогательное, жалкое; у него дрогнуло в груди и часточасто заколотилось сердце.

Жужелка взяла два пучка редиски, попросила:

– Вы не обрежете листья?

– Могу, могу, моя рыбонька, моя славненька,-запела старуха.

Женщины за прилавком задирали головы и переговаривались о том, будет ли дождь. Дождь наконец закапал. Сверкнула молния.

– Гроза! Господи, гроза!
– с восторгом сказала Жужелка.

Пророкотало. Ветер поднял и закружил пыль, принялся хлестать дождь. Кто плащом, кто мешком накрылся, разбегаясь.

Продавцы, подхватив свой товар, причитая, бросились под навес. Лешка и Жужелка тоже помчались вместе со всеми. Они вбежали на крыльцо. Жужелка обернулась к нему запыхавшаяся, и ее мокрые волосы хлестнули Лешку по лицу.

Она внимательно посмотрела на него, точно впервые увидела, и молча стала поправлять на нем выбившуюся из ворота ковбойки косынку.

Их сжали со всех сторон сбежавшиеся на крыльцо люди.

Проталкивались с весами

к окошку-расторговались, сдавали весы.

Кто-то рядом вздохнул:

– Вот цэ добре. Трошки смочить.

Девушки-мороженщицы, в белых куртках, с ящиками наперевес, громко перекрикивались. Жужелка вертела головой, ловя каждый возглас, заражаясь общим оживлением. А Лешка ничего не слышал, он не сводил с нее глаз, и в ушах у него стоял гомон.

Жужелка протолкалась к перилам и смотрела, как дождь хлестал по булыжнику. Лешка протиснулся за ней. Будь у него сейчас деньги, те обещанные двести рублей, ну пусть хоть не двести, а рублей двадцать или даже десять, он накупил бы Жужелке всех сортов мороженого.

Сверкнула Молния. Затрещало, загрохотало где-то совсем близко.

– Ай, картошка молодэнька!-ужаснулась рядом толстая бабка, глядя, как на прилавке у кого-то на весах осталась под дождем картошка.

– Скоро стихнет. Ты сразу домой иди. И садись зубрить.

И не нервничай. Зубри себе спокойно. За два дня наверстаешь.- Лешка говорил и удивлялся, как тупо у него выходит. Все эти слова-не имели отношения к тому, что чувствовал он сейчас.- У тебя ведь память что надо. Сама знаешь.

Она обернулась к нему.

– Пусть лучше не стихает. Пусть. Пусть льет и гремит вовсю! настойчиво, горячо сказала она и прижалась спиной и затылком к столбу, поддерживающему навес.

– Можно подумать... Можно подумать, что тебе наплевать.

Она ничего не ответила, смотрела, как девушки-мороженщицы, визжа "Ай, такси наше приехало!", грузили под дождем свои ящики в кузов крытой брезентом машины и следом сами перевалились через борт туда же, помахали на прощанье и уехали,

– Не пойму. Ты какая-то не такая, на себя не похожа.

– Да?
– переспросила она.
– А какая же я? Нет, ты скажи.

Интересно ведь.

Она смотрела на него, выжидая.

– Ты всегда занималась как надо.

– Ах, ты об этом, - разочарованно протянула она.

Он нервничал.

– Да1 Об этом. А об чем же еще?

Она сказала беспечно:

– А другие не больно стараются. И сходит ведь. Живут себе.

Он уткнулся взглядом в широкое переносье, над которым легкой черной дужкой сбегались брови,

– Ты-не другие.

Она покраснела. Стало слышно, о чем говорят по соседству с ними люди.

– Видали, как енакиевские забили?

– Так то были дурные два гола.

– Мамка, где вы тапочки брали?

Жужелка спросила:

– А как же вот ты, например, живешь?

– Я-то?
– переспросил Лешка, больно задетый. А ему казалось, она все понимает.-Мне бы только цель найти, Я б добрался до нее всеми силами.
– Он никогда не мерился с ней. Его колыхало из стороны в сторону, а она была устойчивее, яснее.
– Мне бы только найти... Уж я бы вцепился,