Жара в Архангельске-2

Стилл Оливия

Из квартиры вышел брат Салтыкова и, говоря что-то по мобильнику, сбежал вниз по лестнице.

«Хреновый ход», — промелькнуло у Оливы в голове. Очевидно, Бивис снова предупредил своего брата, что она здесь.

«Но в любом случае, он здесь появится, — подумала она, — Так или иначе, рано или поздно, но ему придётся появиться здесь. А мне спешить некуда… Хоть двое суток буду сидеть тут, но дождусь его…»

Олива незаметно провела рукой в кармане по лезвию ножа и сжала пальцы на его рукоятке.

«Буду сидеть здесь,

сидеть… и завтра, и послезавтра… сидеть до тех пор, пока не убью его… а потом себя…»

Сердце бешено заколотилось. Олива судорожно сжала рукоятку ножа, зажмурилась, сильно сжав зубы.

«Убить?.. Хватит ли у меня духу, чтобы сделать это, и довести дело до конца? — пронеслось в её голове, — А ну как кто помешает? Боже, только не это…»

«…А как тогда? Как же жить дальше с таким грузом?.. С позором, несмываемым на всю жизнь? Рогоносица… Хуже этого унижения, кажется, и придумать нельзя! Но уйти самой, не утащив его, обидно как-то. Он должен ответить за всё, за всё… За мою разбитую, разрушенную жизнь… Разве этого мало?..»

«…Я поцелую его, в последний раз, обниму одной рукой, а другою незаметно приставлю нож к темени… Главное, быстро, резко воткнуть, как открывашку в консервную банку — рраз! И всё… Второй удар будет по горлу, от уха до уха — вжжик! Главное — быстро, точно. А потом — тут же, не медля ни секунды! — то же самое проделать и с собой… Больно не будет, нет… Я же разрезала себе руку вдоль и поперёк — это ни капельки не больно…»

Страшно убивать? Страшно умирать самой? Секунда — и Оливе показалось — да, страшно. Ей хотелось, чтобы вечно длилось это сидение на лестнице, целую вечность длилось. Мороз по коже продрал: а ну как не получится? Трудно убить себя, ещё труднее убить того, кто ещё хочет жить.

Олива не знала, сколько времени так прошло, в трансе. Может, час, а может, два. Может, пять часов. Сон сковал ей веки. Оставалось сидеть и ждать.

«Буду сидеть здесь, сидеть… День, ночь, завтра, послезавтра… Целую вечность буду сидеть здесь, и никуда отсюда не уйду…»

…Она проваливалась в черноту. Шла босиком по нефтяным облакам, тонула в них и снова выплывала, задыхаясь и рыдая. Её качала, словно огромная страшная колыбель, чёрная волна. Как в детстве бабушка пела — спи, моя радость, усни…

«Бабушка, дорогая, ты спишь и не видишь, что они сделали со мной! Ты не знаешь, что внучка твоя пала так низко, что никогда уж больше не поднимется из этой бездны мучений и ужасов… Ты не знаешь, в чьи руки попала я, ты не видишь, как он изуродовал меня, во что превратил! Никто не вступится, никто… Он не имеет права жить! — А ты что за судья? — Молчи! Ценою жизни купила я себе это право…»

Олива сидела, скорчившись, на ступеньках лестницы и, шевеля губами, смотрела в противоположную стену затуманившимся взглядом. Для неё уже не существовало ни времени, ни реальности — сидя тут, под дверью его квартиры, она даже не заметила, как

тихо сошла с ума.

«Друзья мои, зачем вы полюбили меня? Я конченый человек… Ты нужна нам… Огромные, голубые глаза Тассадара, красивая его улыбка… Полный любви взгляд Даниила — „Отпусти грустные мысли“… Ярпен, его стихи…

…И в сердце зазвучит по-новому струна… тебя я вижу… выходи, моя весна…

И над ними — Салтыков, протягивает руки — „Мелкий, я люблю тебя, мелкий!“ Убить его? Господи прости! Я люблю его…»

— Олива!

Она встрепенулась до последнего нерва. Ярпен, Никки, Гладиатор, Хром Вайт… Зачем они здесь? Как поняли, что она тут? И Салтыков вышел из квартиры, разговаривая по мобильнику…

— Да, Кузя, да! Да, щас с Оливой разбираюсь… Окей, будь на связи.

— Мелкий, иди домой, — отрезал Салтыков.

Олива подняла на него глаза. Он был как в тумане.

— Ты… ты гонишь меня?

— Ннет, но… иди домой, мелкий. Послушайся своих друзей.

— Я никуда отсюда не уйду. Я буду сидеть здесь день, ночь… завтра, послезавтра… Я никуда не уйду отсюда… Я всё время буду здесь сидеть.

— Ярпен уведёт тебя…

— Не уведёт, — заявила она.

— Тогда тебя заберут в милицию.

— Похуй. Пускай забирают. Сама я отсюда не уйду.

У Салтыкова зазвонил мобильник.

— Выключи телефон, — потребовала Олива.

Салтыков выключил.

— Зачем ты дал мне надежду? Зачем говорил что любишь? Зачем издевался надо мной?! — возопила она.

— Я ошибался. Я это признаю. Прости меня.

— Я не могу тебя простить. Ты же не можешь меня простить за вчерашнее?

Салтыков отрицательно помотал головой.

— Вот и я не могу тебя простить за сломанную жизнь…

— Но я же признал свою ошибку…

— Ошибки надо не признавать. Их надо смывать, — Олива незаметно провела пальцем по лезвию в кармане, — Что же ты не обнимешь меня?

— Я не хочу подавать тебе надежду. Всё кончено.

— Но я с этим не согласна!

— Я одного не могу понять. Неужели на мне свет клином сошёлся? У тебя ведь столько друзей…

— Ты же сам мне все мозги запутал!

— Ну прости, я тогда не думал…

— Значит, я за тебя должна была думать?!

Салтыков молчал, избегая глядеть ей в глаза.

— Зачем ты обманул меня? — воскликнула Олива, — Я же знаю, что у тебя есть баба! Зачем же надо было так врать?! Зачем? Зачем???

— Кто тебе сказал?

— Неважно.

— Это… это неправда… Кто тебе сказал? Майкл?

— Я же говорю — неважно. Ты опять мне врёшь!

— Хватит, Салтыков, — вмешался Ярпен, — Перестань мучить Оливу. Скажи ей, наконец, всю правду. Ты же не любишь её…

— Ярпен, я не могу ей сказать этого, — оправдывался Салтыков.

— Это в конце концов не по-мужски. У тебя хватало смелости морочить ей голову, но почему-то не хватает смелости сказать ей правду…