Жара в Архангельске-2
Шрифт:
Салтыков молчал.
— Зачем ты так поступил со мною? Зачем? Зачем давал надежду, если с твоей стороны нет любви? Мы вот сидим с тобой точно чужие друг другу… У меня такое ощущение, что ты сейчас встанешь, посмотришь на часы… и уйдёшь, сославшись на срочные дела…
— Но, мелкий, мне действительно надо работать…
— Опять ты врёшь…
— Я не вру, мелкий. Я действительно очень занят.
— Ты даже не обнимешь меня, я вижу, что я тебя больше не интересую…
Он молчал на другом конце скамейки.
— Скажи, другая женщина отобрала у меня твою любовь?
— Мелкий, я тебя умоляю, не будем об этом…
— Нет, скажи!!! У тебя есть другая?
— У меня нет никого, мелкий…
— Посмотри мне в глаза! Я требую, чтобы ты смотрел мне в глаза…
Салтыков помешкал, затем медленно развернулся всем корпусом к Оливе и уставился ей в лицо, смотря не в глаза, а куда-то сквозь неё. У него появилась пошлая и отвратительная манера курить — раньше за ним такого не наблюдалось. Он выпускал дым Оливе прямо в лицо, отодвинув в сторону нижнюю губу, как заправский гопник, и ей очень хотелось ударить его по рукам и выбить у него изо рта сигарету, а заодно и зубы.
«Какая противная…» — думал Салтыков, с тоской и отвращением глядя ей в лицо. Он нашёл, что Олива действительно очень подурнела, так подурнела, что её уже не спасала ни причёска, ни одежда, ни косметика. Салтыков впервые заметил, что с этими кудрями голова у неё стала больше чем плечи, заметил её некрасиво торчащие скулы на треугольном лице, нос картошкой, косые глаза, и общее выражение лица, тупое и бессмысленное как у дауна. Несмотря на макияж, было видно невооружённым глазом, что она плакала по крайней мере весь день и всю ночь — глаза её, красные и заплывшие от слёз, стали узкие как щёлочки, нос распух, распухли и губы, словно их вывернули наизнанку. Салтыков невольно вспомнил симпатичную немку-полукровку Марину Штерн, вспомнил длинноногую красавицу Ленку, вспомнил большеглазую Аню, похожую на Скарлетт — и, глядя на это отёчное зарёванное лицо дауна, ему стало так муторно, как будто перед ним сидела дохлая мышь. Салтыкову на миг показалось, что от Оливы даже пахнет дохлой мышью, и он, с трудом скрывая брезгливость, поспешно отодвинулся от неё.
«Когда ж ты отвалишь от меня, кикимора ты болотная?! Когда ж ты сгинешь, наконец, в преисподнюю?! — мысленно вопрошал он, — Ну не нужна ты мне! Понимаешь? Не нужна!!! Ну как тебе это внушить, чтобы до тебя, наконец, допёрло?.. Ну давай уже, скажи, что между нами всё кончено, и убирайся на хуй!..»
Олива видимо почувствовала биотоки мыслей Салтыкова, а может, она уже давно знала, что надо ставить точку именно так. Знала — и тянула до последнего. Но теперь время пришло.
— Нам не стоит с тобой больше встречаться. Извини, — сказала она ему и, встав со скамейки, пошла прочь.
Оливе казалось, что Салтыков останется неподвижно сидеть на скамейке, и она сможет интеллигентно уйти. Первые две секунды он действительно не вставал, но потом пошёл следом за ней. Полыхнула надежда — щас он извинится перед ней, скажет — прости меня, пожалуйста, я дурак…
— Зачем ты идёшь за мною?! — спросила Олива,
— Я иду не за тобой. Кстати, ты идёшь не в том направлении. Твой подъезд слева, — он махнул рукой в сторону дома Никки, — А мне направо. Кстати, закрой сумку — она у тебя расстёгнута. Ну, я пошёл…
Олива встала как вкопанная. Этот ответ как пощёчина оскорбил её до глубины души, оскорбил больше, чем всё остальное, вместе взятое. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Секунда — и расстёгнутая сумка Оливы пулей полетела в газон.
— Ах, ты пошёл??? — крикнула она, хватая его за футболку, — Щас ты у меня пойдёшь!!!!!! Щас ты у меня так пойдёшь!!!!!!!!!!!!!!!!!!
И тут началось что-то несусветное. Салтыков даже опешил, не сразу въехав, откуда посыпались на него удары, и, пятясь раком назад, старался лишь защитить руками своё лицо и гениталии от побоев. Олива яростно молотила кулаками ему по голове, по лицу, наступая на него и то и дело работая ногами, стараясь попасть ему по яйцам.
— Получай, паскуда! Вот тебе, кобель!!! За меня! За Аню! За меня!!!
Олива лягнула его ногой по животу — Салтыков увернулся, закрывая одной рукой свои гениталии — а она в это время хотела было треснуть его по скуле, но промазала и лишь чиркнула тяжёлым перстнем по лицу, разбив ему губу.
— Идиотка! Тебя в психушке недолечили! Щас милицию вызову! — вопил он.
— Ну-ну, попробуй вызови! Мразь трусливая!!!
Хуяк! Он извернулся и, схватив Оливу за шею, пригнул её голову вниз. Вокруг них стал собираться народ…
— Может, вызвать милицию? — спросил кто-то.
— Да, вызовите, — сказал Салтыков.
— Ну-ка отпусти её! Иначе я тебе самому так вмажу! — крикнула какая-то девушка.
— Это она меня начала бить, а не я её! — оправдывался он, выпуская Оливу.
— Сволочь! — Олива опять набросилась на него с кулаками. Однако Салтыков схватил её руки.
— Если ты не успокоишься, я сдам тебя ментам, а они тебя отправят в одно место! — прошипел он.
— Куда это интересно они меня отправят?!
— Сама знаешь куда!
— А ты ведь сдашь! Я не сомневаюсь, что ты на это способен… Трус!!!
— Всё, я пошёл домой.
— Никуда ты не пойдёшь, — Олива встала, загородив спиной дверь его подъезда. Салтыков схватился за дверную ручку.
— Ну-ну, беги домой под мамкину сиську! — пустила она ему вдогонку, — Но знай: это наш не последний разговор.
И Салтыков моментально скрылся в своём подъезде.
Гл. 39. Раскрытая тайна
— Ну как? — спросил Ярпен, открывая дверь.
— Порядок, — отвечала Олива, зализывая назад непослушные курчавые волосы.
— Надеюсь, ты набила ему морду напоследок? — осведомился он.
Олива остолбенела.
— Откуда ты знаешь, что я ему набила морду? Неужели сам видел?
— Нет. Но по твоему взлохмаченному виду нетрудно догадаться.
— Чёрт! Пока я с ним дралась, я, кажется, потеряла серёжку…
— Пойдём поищем, — предложил Ярпен, — А заодно купим арбуз в честь такого грандиозного события!