Жара в Архангельске-2
Шрифт:
Ответ не заставил себя долго ждать.
«Это Салтыков подослал тебя узнать, в Архе я, или уже нет? Пусть не ссыт — я к нему больше по гроб жизни не приду».
Олива отбросила телефон и рухнула ничком на постель. Она всё ещё подсознательно ждала смски от Салтыкова, ждала, что он одумается и захочет её вернуть. И только теперь, именно в этот момент, когда сообщение пришло не от Салтыкова, а от Майкла, Олива поняла, что это конец. На этот раз действительно конец. Окончательный и бесповоротный.
В комнату вошёл Кузька и швырнул Оливе
— Так и будешь валяться здесь в ночнушке? — презрительно бросил он.
— А тебе-то что?
— Да мне-то ничего, — отвечал Кузька, — Мне дела нет: хочешь деградировать дальше — деградируй, лишь бы не на моих глазах.
— Ну спасибо тебе, друг, — зло сказала Олива, — Я и так уж вижу, что я у тебя давно поперёк глотки торчу.
— Торчишь. Поперёк глотки торчишь. И знаешь почему? Потому что ты сама не живёшь, и другим жить не даёшь…
— Я тебе мешаю? — с вызовом спросила Олива.
— Ты себе мешаешь, — сказал Кузька.
— Кто она? — Олива схватила его за руки, — Ответь мне, кто она? Кто эта баба Салтыкова, о которой ты знал, и мне ничего не сказал? Ответь мне!
— Нет! — жёстко отрубил Кузька.
— Но ты понимаешь, что это меня, меня касается прежде всего?! Мне необходимо это знать!!! Кузька, миленький, ну скажи, ради Бога! Я с ума сойду, если не буду знать…
— Всё, Оля, всё, — Кузька вырвал у неё свои руки.
Олива заплакала.
— За-бей! Забудь! Найдёшь другого парня, ну чё ты, в самом деле… Свет клином что ли на нём сошёлся?
— Да, сошёлся!! Свет клином сошёлся, да!!! — в ярости крикнула Олива, — Тебе не понять, потому что ты эгоист, и вы все, все эгоисты и думаете только о себе! Вам всем на меня плевать, что я, не вижу что ли?!
— Хватит!!! — потеряв самообладание, крикнул Кузька, — Заебала! Затрахала уже!!!
Олива, не ожидавшая такой реакции, в шоке прижалась к стене.
— Заебала!!! Затрахала!!! — продолжал он орать, — Да сколько можно-то, в конце концов?! Вот ты уже где сидишь со своим Салтыковым!!! — Кузька резко провёл рукой по горлу, — Да, он послал на хуй тебя, пойми это уже раз и навсегда!! И раз уж ты так себя не уважаешь, то уважай хотя бы тех, кто рядом с тобой находится…
В дверях комнаты появилась Никки. Увидев её, Кузька мгновенно остудил свой пыл.
— Пойдём, Кроша, — сказал он и, обращаясь к Оливе, произнёс: — А ты посиди тут, и подумай над тем, что я тебе сказал.
— Может, не надо было так грубо? — спросила Никки, когда они с Кузькой остались одни в другой комнате, — Всё-таки, ты тоже неправ, согласись…
— В чём я неправ? В том, что не рассказал ей про Салта? А как ты думаешь, если б я ей рассказал, и тем самым подставил его — я был бы прав?
— А так ты, получается, подставил её…
— Так получается, что это она меня подставила, — зло ответил Кузька, — Знаешь, ведь полгода назад я однажды сказал ей всю правду — когда Салт от неё в Питер сбежал. Он меня попросил с ней поговорить, я сказал как есть.
— Но ты же помогал Салту, прикрывал его…
— Это совсем другое. Есть такое понятие, как мужская солидарность. Вам, девушкам, этого не понять, — усмехнулся Кузька, — К тому же, Салт здорово помог мне самореализоваться, а это ценится в мужском кругу. Что Олива — она приехала и уехала, а Салт, несмотря ни на что, всё-таки занимает в обществе далеко не последнюю ступень. Да, Кроша, может быть, то, что я сейчас сказал, звучит цинично, но это правда, а я не хочу лукавить, и тем более с тобой я хочу быть откровенным до конца.
— Ладно… — сказала Никки, — В любом случае, тебе видней.
Гл. 43. Отповедь
Бывают люди — как хамелеоны: то они думают так, то по-другому. А бывают и такие (в большинстве своём), которые хотят казаться совсем не тем, чем они на самом деле являются. Есть те, которые любят подолгу разглагольствовать о своей работе, производя внешнее впечатление этаких трудоголиков, для которых работа — это всё, и при всём при этом дело у них так и стоит на мёртвой точке; тогда как другие, которые о своей работе не говорят, а делают её, успевают куда как больше. Так же и в любви: болтуны, которые говорят разные красивые слова о своих чувствах, как правило, не испытывают и сотой доли того, что говорят; тогда как те, которые говорят мало, или вообще не говорят, пряча своё чувство внутри, оказываются куда более надёжны и искренни в любви.
Кузька, несмотря на свою внешнюю жестокость и открыто демонстрируемый похуизм, в душе был совсем не таким. Как бы много ни говорил он, что ему на всё срать и плевать на чужие проблемы, в глубине души он всё равно не мог оставаться равнодушным. Он не мог спокойно видеть чужое горе; душа его, которую он прятал за грубой и жёсткой оболочкой похуиста, была куда более, чем у других, чувствительна и ранима. Но Кузька, несмотря на свою молодость, уже понимал, что мир жесток, и в мире надо быть жестоким — иначе просто пропадёшь.
Оливу он возненавидел с того самого дня, когда она просекла, что Салтыков вернулся из Питера, и начала на него охоту. Кузька, как никто другой, знал истинное положение дел, и наблюдать продолжение всей этой «Санта-Барбары», заранее зная, чем всё закончится, ему было больно и противно. А теперь, когда Олива, окончательно доломав шаткие развалины своей личной жизни, пустила всё на самотёк, целиком и полностью уйдя в своё горе — Кузька вообще перестал выносить её. Ему казалось, само присутствие Оливы в доме, где он сам недавно обрёл своё счастье, губительно и отравляюще сказывается на окружающей атмосфере, словно ядовитые испарения ртути.