Жемчужинка для Мажора
Шрифт:
— Ну, у тебя и фантазии… — Вырываю полотенце из его руки и со скоростью звука обматываюсь в него.
На всякий случай, ага.
— О, поверь, это не фантазия, а предосторожность. В моих фантазиях ты…
— Заткнись! — Выпаливаю я, краснея ещё больше, но уже не от перегрева.
— Какие мы скромные, — фыркает брюнет.
— Не стой у двери, я уже сказала, что со мной всё хорошо.
Выходить наружу в одном полотенце боязно. И я с удивлением понимаю, что боюсь не Соколовского, а саму себя. А еще того, что это не страх, а… волнение.
— Жду очередь. Я тоже
— Сам виноват, — моментально бурчу в ответ.
— Виноват. — Не отрицает он. — Но и ты тоже учудила.
— Я?! — Эмоции захлёстывают.
Да как он смеет?!
Забыв обо всём, распахиваю дверь ванной комнаты и тут же оказываюсь лицом к лицу с Соколовским.
— Тебе идёт. — Парень растягивает губы в кривой ухмылке и в наглую рассматривает меня — раскрасневшуюся, с влажными волосами, перекинутыми на бок, и голыми ногами — с ног до головы. Заостряя внимание на особо интересных для него «деталях».
— Поясни! — Не позволяю ему уйти от темы. — В чём это я виновата?
Мажор запрокидывает голову к потолку. Тяжело вздыхает. Опускает её, снисходительно глядя на меня, и лишь потом отвечает.
— Тебя так легко взять на понт, седовласка. Но именно это мне в тебе и нравится. Эта безуминка. — Подслащивает пилюлю. Но я не покупаюсь.
— Глеб! — Угрожающе шиплю.
— Ладно-ладно, — закатывает глаза. И в следующую секунду меняется в лице.
Черты лица брюнета становятся хищными. Он смотрит на меня с высоты своего роста. А я впервые за всё время подмечаю, насколько маленькой выгляжу по сравнению с Соколовским. Он мог бы меня одним ударом прихлопнуть.
Я сглатываю и отхожу назад, упираясь спиной в стену, когда Глеб наступает. Корю себя за внезапный порыв, но уже поздно.
— Я видел Крицкую, — тихо и глухо начинает свою обвинительную речь. В его голосе больше нет ни намёка на улыбку или клоунаду. — Что она тебе сказала?
— Тебя это не касается, — отмахиваюсь, поворачивая голову в сторону. Соколовский очень близко, так, что в лёгкие пробирается его запах. Так, что трудно дышать.
— О, нет, Ариночка. Касается. Ещё как касается, — его голос низко вибрирует, отчего внутри меня что-то сжимается в тугой комок. — Ты обещала доверять мне. — Пальцы брюнета ложатся на мой подбородок. Поднимают мою голову вверх и заставляют меня посмотреть на него. — Поэтому я спрошу ещё раз. Что. Она. Тебе. Сказала?
Вопрос повисает в воздухе. Я заворожено смотрю в янтарные глаза, как зайчонок на змею, которая вот-вот его съесть. И зачем-то спрашиваю тихо:
— Зачем ты делаешь это всё, Глеб?
— Делаю что?
— Это…
Изо рта вырывается судорожный выдох, когда Соколовский проводит большим пальцем по моей нижней губе вместо ответа.
— Это? — С какой-то потаённой издёвкой интересуется парень. — Или это? — Провокационно ухмыляется, кладёт руку мне на талию, обёрнутую плотным полотенцем. И медленно, с чувством сжимает его в своей ладони, при этом, пристально глядя мне в глаза.
В груди всё сладко сжимается, а низ живота горячо пульсирует, несмотря на то, что между мной и Соколовским, словно чёрная кошка перебежала.
— Ты, правда, хочешь знать ответ? — Глеб склоняется ко мне и нежно проводит по щеке носом.
— Хочу. — Уверенно киваю, сглатывая. Во все глаза смотрю на брюнета, который слегка отстраняется и заключает моё лицо в свои ладони. Жду с неким нетерпением и трепетом в груди.
А когда получаю долгожданный ответ, весь мой привычный мир рушится. И даже осколков не оставляет.
— Потому что я люблю тебя, Жемчужинка. И, кажется, очень давно. — Выдыхает Соколовский, и прислоняется своим лбом к моему.
Глава 23
Глеб Соколовский
— Потому что я люблю тебя, Жемчужинка. И, кажется, очень давно. — Прислоняюсь лбом к блондинистой макушке и прикрываю глаза, затаив дыхание.
Давно. Точно. С того самого знакомства в первом классе. Ещё в начальной школе я не мог пройти мимо и не дёрнуть Арину за длинные русые косы. В средней — впервые начал задирать. Кидался в неё записками, которые эта зараза не читала, а просто выкидывала в мусорку, предпочитая им свои любимые книжки.
Она никогда не обращала на меня внимания. По возможности игнорировала. Редко огрызалась, обычно молча уходила, напоследок испепеляя своими серо-голубыми ведьминскими глазищами. А в старшей школе уже у меня не было отбоя от девчонок, они сами вешались мне на шею.
Какой здравомыслящий парень откажется от такого внимания со стороны женского пола, особенно с зашкаливающим тестостероном в крови? Вот я и пустился во все тяжкие. Но предшествующим всему этому триггером, была та сама фраза… Грёбанная фраза Арины, которую я случайно услышал:
«— Соколовский? Вот уж кто мне точно не нравится, так это Глеб. Ни за какие коврижки бы с ним не встречалась. Да будь он последним парнем на планете…»
Эта фраза способствовала тому, что я менял девушек, как перчатки, абсолютно не заботясь об их чувствах. Мои же растоптали…
И эта же фраза заставляет меня тут же пожалеть о признании.
Отвергнет, отвернётся, оттолкнёт, — бьёт по голове отбойным молотком.
Но, как только я произнёс признание вслух, всё становится на свои места. Становится легче. Всё это время была только она и никого больше. С самого начала. Я столько лет занимался самообманом, а нужно было всего лишь перевести свои эмоции в слова. Попробовать хотя бы.
А не оставлять анонимный подарок в её шкафчике.
Подарок, который Арина носит до сих пор.
Жду ещё какой-то реакции от Жемчужинки. Меня всего лихорадит: от того, что промок, от волнения, от злости, что Краснов всё никак не отлипнет от моей девочки, от переизбытка чувств к этой маленькой заразе, которая играет мною все эти годы.
Не выдерживаю:
— Арина? Скажи хоть что-нибудь. — Прошу её на грани шепота, чувствуя себя так, словно голый перед ней стою. Уязвимый. Захочет — снова вонзит нож в моё сердце.