Жемчужинка для Мажора

Мур Лия

Глеб склоняется к моему лицу. Проводит большим пальцем по нижней губе, не отрывая от неё плотоядного взгляда. И, наконец, с рыком впивается в них. Целует меня так, что я сама становлюсь костром. Льну к брюнету и он пользуется этим, усаживая меня на себя сверху.

Поцелуи становятся глубже. Жарче. Дыхания не хватает. Тело подрагивает каждый раз, как горячие ладони Соколовского проникают под вязаную кофту и гладят обнажённую кожу. Его пальцы впиваются в мою талию и двигают, имитируя волнообразные движения.

—

Я точно сойду с ума такими темпами, седовласка. Нам нужно остановиться, иначе мы пропустим самое интересное. — Брюнет отрывается от моих губ, тянется к смартфону, лежащему в одной из корзинок всё это время, и смотрит время. — Сейчас начнётся. — Хрипит он и поднимает взгляд вверх.

Я не понимаю, что происходит и о чём он говорит, но тоже смотрю на небо. В это время Соколовский ловко ссаживает меня с себя и уходит в сторону машины. Его нет буквально минуту, но я всё равно напряжённо вглядываюсь в темноту, в которой он скрылся.

И тут меня отвлекает грохот в небе, вслед за которым поляну озаряет яркое свечение.

— Фейерверки! — С восторгом ахаю я.

Огромные небесные цветы друг за другом «расцветают» над головой. Разноцветные и искрящиеся. Глаз не оторвать.

Я поднимаюсь с покрывала и встаю, чтобы было лучше видно. Вместе со мной на фейерверки любуются те, кто гулял неподалёку. Они восторгаются не хуже меня, парочки обнимают друг дружку, а дети, которых держат за руку родители, прыгают на месте, тыча пальцем в небо и интересуясь, что это такое.

Я пропускаю момент, когда Глеб возвращается, увлечённая зрелищем. Но когда рядом разливается ненавязчивая мелодия, сотканная из россыпи гитарных переборов, я понимаю, что больше не одна.

Соколовский удобно сидит на покрывале и, закрыв глаза, перебирает струны. Уже только от этого эмоции начинают зашкаливать. Но когда брюнет начинает петь, всё и все вокруг пропадают. Остаются лишь он, я, его песня, посвящённая мне и фейерверки.

Фейерверки, которые в самом конце, стоит последнему аккорду оборваться, взрываются в форме прекрасного сердца, с надписью под ним «Я люблю тебя, Жемчужинка».

Глава 24

Последние пару ночей мне плохо спится. Тревожить Глеба, который всеми правдами и неправдами за прошедший месяц добивается того, чтобы я спала с ним в одной кровати, не хочется. Поэтому под утро я встаю и ухожу на кухню.

Пока кофемашина делает мне капучино, я кутаюсь в тёплый плед, зеваю и усаживаюсь на широкий подоконник. Холодное ноябрьское утро принесло первый снег. Он пушистыми хлопьями покрыл землю, сменяя серость, грязь и уныние на белоснежное покрывало. Но, несмотря на столь прекрасное зрелище за окном, на душе скребут кошки.

Окончательно погрузиться в меланхоличное настроение мне не позволяет хриплый мужской бас:

— Опять не спится?

Обычно Глеб спит очень крепко, поэтому я удивлённо оборачиваюсь

на звук его голоса.

Соколовский стоит в проходе, зевает до хруста челюсти и сонно потирает глаза. На нём лишь спортивные штаны, поэтому взгляд невольно цепляется за стройный ряд кубиков пресса и провокационную дорожку тёмных волос, которая скрывается за плотной резинкой штанов.

Сглатываю, забывая обо всех своих невесёлых думах. И моментально краснею.

Последнее время просто спать в одной постели с Соколовским становится трудно. Не говоря уже о том, что сам брюнет старательно способствует этому, уж слишком усердствуя с моим «сексуальным просвещением». Ласки и поцелуи с каждым разом становятся всё жарче и смелее. И мне с каждым таким разом всё тяжелее говорить Глебу «нет».

В итоге мучаемся оба.

— Ты заметил? — Отвожу взгляд и прячу пылающее лицо за пушистым пледом, натягивая его до самых глаз. — Я думала, ты спишь, как медведь, и тебя даже выстрелом из танка не разбудить.

— Я проснулся, потому что стало холодно. Открываю глаза, а тебя нет. — Парень с укоризной косится на меня. Подходит к кофемашине, берёт мою кружку с капучино, отпивает немного и кривится. — Как ты пьёшь эту гадость? Там от кофе одно название.

— Эспрессо — вот настоящая гадость. — Парирую, хмыкая. — Жизнь и без того порой несладкая, а тут целая кружка с горьким пойлом. — Высовываю язык. — Ну, такое…

— Зато бодрит. — Глеб пожимает плечами, в три шага преодолевает расстояние, разделяющее нас, и протягивает мне капучино. — Решила погрустить в духе ванильных фоточек, которыми пестрит интернет? — Подкалывает, опираясь ладонями о подоконник. В непосредственной близости с моим телом.

— Уже нет, — наигранно вздыхаю. — Ты всё испортил.

— Думаю, ты хотела сказать «спас». — Ослепительно скалится Соколовский, склоняясь к моему лицу. Его взгляд темнеет, в нём появляется поволока.

— Тоже мне, капитан «Америка». — Фыркаю, но скорее от набирающего обороты возбуждения. Близость парня очень сильно волнует меня с недавних пор.

Кто бы мог подумать… Я и Соколовский! Скажи мне это кто-нибудь два месяца назад, записала бы в ряды душевнобольных.

— Я предпочитаю тёмную сторону, — сверкает янтарными глазами и томно целует меня в губы.

Я не сразу понимаю, что брюнет играет со мной, поэтому инстинктивно, словно завороженная, тянусь следом, когда Соколовский немного отстраняется. Моё дыхание сбивается, а руки подрагивают от сильного желания прикоснуться к рельефным плечам, провести по ним ладонями и зарыться ими в тёмной шевелюре.

— Я и не сомневалась, — выдыхаю ему в губы, спускаю ноги с подоконника и всё же притягиваю Глеба к себе ближе, обхватив его шею. — Так почему ты не спишь?

— Не могу уснуть без тебя. — Хрипит парень, а у меня внутри всё сладко сжимается от его слов.