Жертвуя малым
Шрифт:
Ее ненависть к роботу после того, как он два месяца назад окончательно убил ее мужа, достигла наивысшей отметки, но Молох запретил ей высказываться по этому поводу и она, как ни странно, подчинилась. После трагического воскрешения сына между ним и его матерью установились новые отношения, природу которых робот был не в силах постичь, он только видел, что теперь это не просто связь близких родственников.
Погладив инструмент по лаковой крышке на прощание, робот вслед за хозяином вышел из дома в ночь, пропитанную запахом гари и бензиновых выхлопов. На дворе стоял промозглый и сырой завершающий осень месяц, предпоследний в уходящем году, и, возможно, один из первых месяцев наступившей новой эпохи. Она сменила эру господства людей, разумных белковых, и созданной ими машинной цивилизации, когда мир был необъятен и широк, им правили деньги
Впрочем, Молоха и двоих его спутников судьба борющегося за выживание человечества мало заботила. Он смог приобщиться к мечте одним из первых, и теперь живые люди интересовали его лишь как кормовой ресурс и источник потенциальной опасности. На них следовало охотиться, их же полагалось беречься, поскольку у них по-прежнему оставалось оружие, способное нанести представителю новоявленной расы значительный вред. Желая узнать предел своих новых возможностей, Молох при помощи робота внимательно наблюдал за активностью себе подобных, которых с каждым днем становилось все больше. В итоге ему удалось установить, что огонь, высокое электрическое напряжение и иные значительные механические повреждения надолго лишают их возможности функционировать.
— Это еще не все, — поделился он наблюдениями с роботом, остановившись переждать дневное время в одном из заброшенных коттеджей в пригороде. Они старались передвигаться по темноте, когда отсутствие тени не слишком бросалось в глаза. Отправив мать на охоту (и строго-настрого запретив ей закусывать жертву до смерти), он остался со своим высокотехнологичным слугой наедине и с удовольствием принимал ванну. Была ли ему в прежней жизни свойственна привычка к чистоте, робот ответить затруднялся, но нынешний Молох приобрел прямо-таки маниакальную страсть к купанию. При любом удобном случае и частенько за отсутствием такового он стремился мыться, и тер тело с такой одержимостью, будто мечтал содрать с себя кожу. — Я пью их кровь, стараясь не доводить до убийства, как ты и просил, но некоторые все же умирают. И тогда я начинаю чувствовать их, понимаешь? Как будто бурчит в животе у них, а голод испытываю я. Они тоже восстают и начинают кормиться, но при этом — такое ощущение — тянут часть энергии из меня тоже.
Точно такая же штука произошла и с ней, — он мотнул головой в направлении двери в ванную, намекая на мать, охотящуюся где-то за пределами дома. — И с… ним, — на миг помрачнев, он откинул голову на край ванной. — Но тогда я не мог как следует разобраться, что бы эти ощущения значили. Когда ты уб… когда он умирал, ну, во второй раз, я почувствовал, как будто натянулась струна между ней, — он снова качнул головой в сторону двери, — и мной. Понимаешь, это ведь она укусила его, я тогда отдыхал. А потом, когда он умер во второй раз, и мы вышли из чулана, помнишь, она лежала без чувств в коридоре? Я знал, что найду ее в таком виде, откуда-то знал. Между нами есть связь. Между теми, кого укусил я и кто обратился, и между теми, кого кусает она и кто тоже обращается. Я как будто чувствую их, уже слабее, чем своих собственных, но отголосок, как слабый шепоток, до меня все же доносится. Как будто им достается часть энергии, которую я извлекаю, кусая жертвы, и я… понимаешь, мне недостаточно того, что я получаю, просто высасывая из них кровь! С каждым днем я слабею, мне постоянно хочется есть, это как желание чихнуть, понимаешь?! — все свербит, свербит, и никак не проходит!..
Я так долго не протяну, слышишь? Мне ведь не только себя нужно сдерживать, мне ее приходится постоянно контролировать, а ведь она не видела, как он… умирал, и держать ее сложнее, чем самого себя, понимаешь?
— Чего же ты хочешь? — спросил робот, стоявший в углу, рядом с умывальником, и подававший оттуда Молоху различные гели, шампуни и скребки.
— Я хочу, чтобы ты не мешал мне их убивать, — подняв голову и глядя пристально, произнес Молох. Темные глаза его, лишенные солнцезащитных стекол, поблескивали алым в глубине. — Я не прошу помочь, хочу только, чтоб ты не мешал.
— Это невозможно. Ты поставил условием сопровождать тебя на охоту, защищать в случае опасности, и здесь конфликта установок не возникает. Однако если ты просишь стать свидетелем умышленного убийства белкового, наделенного разумом и душой, то не остается ничего иного, как отклонить
Молох выслушал и лицо его скривилось.
— Хорошо! — сказал он, и хлопнул ладонью по темной воде, взметнув брызги. — Я понял! Будь по-твоему, жестянка, я стану охотиться один. На кой ляд ты тогда вообще мне сдался, весь такой высоконравственный?!
— Ты же не бросишь?.. — похолодел робот, но Молох вместо ответа фыркнул и погрузился в воду с головой.
Когда он вынырнул, робот сказал:
— Неизвестно, подойдет тебе этот вариант или нет, но на планете есть существа, на которых морально-этический запрет не распространяется. Возможно, их витальная энергия пригодна в пищу.
— Говори! — тут же подобрался Молох. Он не подавал вида, а робот не догадывался, что в обществе друг друга нуждались оба, и слуга, и хозяин. Лишь много позже робот сумеет это понять. Тогда, когда изменить уже ничего не сможет.
— Туземцы, — сказал он. — Высокоразвитые животные, способные принимать человеческий облик.
— А что, неплохая идея, — осклабился мальчик. Мокрые волосы облепили череп, темные глаза отблескивали алым — он выглядел как самый настоящий оживший мертвец. — Заодно узнаем, подхватили ли они этот неизлечимый вирус.
— Да, узнать бы не мешало, — согласился робот.
И с облегчением прислонился к запотевшей кафельной стене. Похоже, кризис миновал и он по-прежнему полезен хозяину. Это было хорошо, потому что в ином случае, подозревал робот, его лишенный цели и задач интеллект сойдет с ума, задавленный гнетом вины и кошмарами, от которых все труднее становилось скрываться.
…На боковую дорогу, ведущую, если верить дорожному указателю, к въезду в резервацию человекообразных туземцев, робот свернул уже в сумерках. Навигатор показывал, что до цели остается шестьдесят километров, и робот бросил взгляд на отраженный в зеркале заднего вида салон. Там, по горло зарывшись в груду одежды, раскиданной на широком сидении джипа, неспокойно дремал Молох, похожий в полумраке салона на сломанную косматую куклу. Вот уже второй день он только и делал, что лежал, погруженный в забытье, и робота глодала тревога за хозяина, унять которую он не мог. Он не способен был помочь хозяину, ничего не мог предложить ему, кроме собственной, смертельной для не-живого мальчика крови. Переведя взгляд вперед, на дорогу, робот сосредоточил все внимание на ней, и машина, шурша зимними шинами по заиндевелому асфальту, устремилась навстречу обиталищу туземной стаи. Кровь туземцев, надеялся робот, излечит Молоха, а сами они, уповал он, окажутся теми, кем полагало их прогрессивное человечество — высшими животными, лишь волею случая способными принимать подобие разумного белкового.
Последние четыре дня путь их пролегал по лесостепной полосе, но сейчас, когда они достигли предгорий Пестрых гор, хвойный лес обжал узкую трассу с обеих сторон. Засыпанные пушистым свежим снегом ели величественно вздымались в полный рост по обочинам дороги, свет фар очерчивал в черно-белых сумерках таинственный, сужающийся кверху коридор. Держа среднюю скорость, робот созерцал холодную красоту застывшей в зимнем сне природы, и думал о том, что мир, на первый взгляд, совсем не изменился. Человечество лишилось смерти, потеряло последний предел, придававший жизни ценность и остроту, и теперь вынуждено балансировать на краю огромной, бездонной, алчной воронки, пытаясь придать своим усилиям к дальнейшему существованию хоть какой-нибудь смысл. А природе нет до этого дела: ели и сосны могуче стремят свой рост ввысь, снег хлопьями падает им навстречу, а темное небо и земля, залитая сумерками, пребывают в вечной гармонии. «Так ли это?» — думал робот, и вспоминал безумные, горящие от невыплаканных слез глаза Молоха, когда он, стоя на коленях над обезглавленным телом матери, задрал голову кверху, чтобы завыть в бесстрастное, слепящее ледяным дождем лицо небосвода. Они остались втроем тогда, два дня назад: Молох, его слуга и небо, и только оно, это небо, пребывало неизменным с тех пор. «Но смерти нет, — думал робот, — как нет теперь для них, таких как Молох, жизни. Что же осталось?» Только небо и земля, и неизбежная смена времен года, — навеки заведенный порядок? Но если природе дано дождаться весны, если снегу суждено растаять, а почкам зацвести, то что же предназначено его хозяину и всем тем, для кого наступившая зима не имеет финала? Что остается им иного кроме как пожирать друг друга?