Жертвуя малым
Шрифт:
Робот повел плечами. Он не знал. Он не хотел знать, не хотел узнавать, не желал помнить. Он был неправильным роботом, с бесполезными теперь базовыми установками на гуманизм, и он не знал, не мог придумать способа, как заставить себя забыть о том, что он видел. Его интеллект был запрограммирован на обучение, на получение новых знаний, и сейчас он сожалел о том, что не умеет, не обладает способностью забывать. Одно было хорошо: он больше не боялся предполагаемых кошмаров. Два дня назад он видел кошмар наяву, видел бездну, и понимал теперь, что никуда от нее уйти не сможет. Он будет пытаться убегать от нее, она последует за ним, это бегство и эта погоня будут продолжаться бесконечно до тех пор, пока он не
Дорога впереди, в крошеве танцующих в свете фар снежинок, сделалась уже, поземка змеились по ней. Молох пошевелился на своем ложе, простонал, скидывая плед на пол. Робот с тревогой посмотрел на хозяина в зеркало заднего вида, и снизил скорость.
Если верить навигатору, сухопутный туристический маршрут по заповеднику, в котором обитали туземцы, пролегал по восточной части его огромной территории, метками были обозначены зимовки, лежки и места охоты. Разновидность обитавших здесь человекоподобных животных относилась к семейству псовых, а сами они, как сообщали представленные в описании картинки, напоминали обычных волков. Весь год, в соответствии с сезонами, кочевали они по резервации, и сейчас, согласно заложенным в навигатор сведениям, должны были пережидать зиму у подножия Пестрых гор, пересекавших Центральную материковую равнину с запада на восток.
Туман сгущался с каждым километром, хотя небо прояснело и снег прекратился. Лежа на спине, раскинувшись, Молох неровно дремал, изредка скрежеща зубами, темные очки, с которыми он не расставался, сбились ему на лоб. В полумраке салона кожа его едва заметно белела, эта болезненная белизна лица и вскинутого к виску кулака мелькала в зеркале заднего вида всякий раз, когда робот взглядывал в него. Его хозяин был голоден, и большую часть времени проводил в зыбком сне-полубреду, и так продолжалось уже два дня с тех самых пор, как обезглавленная выстрелом в упор мать Молоха умерла, окончательно и бесповоротно, на руках у сына.
Она умерла, попросив сына, своего Старшего, о последней услуге, и он, ее Старший, не смог отказать в просьбе. Она попросила Молоха съесть ее, съесть ее сердце и печень, вспороть живот, чтобы он смог вобрать в себя неупокоенную душу, потому что больше, сказала она, ей не выдержать. У нее не было головы, не было рта, каким можно было бы произносить слова, но она говорила, обращаясь к сыну, и тот ее слышал. Робот слышал тоже, но предпочел бы остаться глухим, немым и слепым, лишь бы не видеть, как его хозяин, раскачиваясь и запрокинув к пустому небу белое, неспособное плакать лицо, воет в ночь испачканным черной кровью ртом. Робот предпочел бы никогда этого не видеть, а увидев, тут же забыть, но он не умел забывать, и поэтому знал — отныне и навсегда — бездна рядом. Его нерешительность, его альтруизм, противоречивость его задачи, — все это в конечном итоге привело к тому, что Молох оказался вынужден съесть свою мать.
А потом, когда все закончилось, и оба вернулись в машину, обретенную ими в городке, где они натворили столько бед, потом Молох сказал: «Я больше не хочу пить человеческую кровь». «Сделай так, чтоб этого не было», — сказал он, сидя, как истукан, на переднем сидении рядом с водителем. Губы и подбородок его были измазаны в темной крови, от него несло тухлятиной и горем, таким огромным и черным, что робот даже решил, будто воронка уже накрыла их. Она была рядом, эта воронка, фатально близко; одно неосторожное движение, и они оба рисковали быть проглоченными ею. Одно неловкое, неосторожное, необратимое движение. И он выдавил из педали джипа, их новой машины,
Молох сидел в кресле рядом, не шевелясь, он просидел так весь остаток дня, и ночь, и следующее утро. Черная кровь на его лице и руках затвердела, покрылась коростой, он выглядел, как клоун наоборот: черный рот и обведенные черным, по запястья, руки, черные очки на белом безжизненном лице. Если бы живые дети увидали такого клоуна, они разрыдались бы от страха, но живых поблизости не было, да и Молох не желал больше к ним приближаться. «Я больше не хочу пить человеческую кровь», — сказал он, хотя днем ранее, за несколько часов до городка, до потери матери и принятия столь невероятного решения, он говорил и делал совсем другое. Впрочем, тем же самым днем ранее робот и сам был совершенно другим роботом…
В первые двое суток они преодолели большую часть расстояния, отделявшего их от ближайшей резервации туземцев. Потом в машине, которую с помощью водительской карточки арендовала мать Молоха, стало заканчиваться топливо, и они свернули на заправочную станцию, ближайшую на трассе. Кредитные карты все еще действовали, хотя цивилизация, как успели они насмотреться за прошедшие два дня, стремительно приходила в упадок.
Робот настоял, что из машины выйдет он и сам будет заправлять автомобильный бак, Молох и его мать остались в салоне. Никто из техников и обслуживающего персонала не вышел им навстречу, и даже роботы-дежурные не появились, но робот был начеку и мать Молоха, сидевшая в водительском кресле, — тоже.
Им не хватило пары минут, чтобы закончить свои дела на заправке, пары минут или, может быть, капли везения. Как только насос заработал, начав закачивать в бак бензин из расположенных под асфальтом цистерн, из дверей заправочной станции выскочили двое вооруженных кувалдами мужчин: один устремился к роботу, блокируя его, другой — к капоту машины. Робот не умел драться, он был еще слишком юн, неопытен, человеколюбив, и не разглядел в ранних сумерках, кто перед ним. Противник обрушил на него удар кувалды, но робот перехватил рукоять и вырвал тяжелое оружие из рук агрессора. Он не знал, что делать дальше, кулаком ударил противника в грудь, но тот вцепился в него и повалил.
Барахтаясь, они катались по земле, силясь избавиться друг от друга, а параллельно их борьбе второй нападавший бил по капоту кувалдой, рискуя оставить троих странников без транспорта. Наконец, мать Молоха завела мотор и отъехала назад, хотя шланг бензонасоса по-прежнему торчал из бака машины.
В это же время робот оказался прижат к покрытому первым, еще мокрым снегом асфальту, а его противник, обладающий большей массой и, возможно, опытом, попытался укусить робота в шею. Ему удалось, он не заботился о том, чтобы сохранить своей жертве жизнь, и попросту разорвал клыками гортань. Ошеломленный болью и неожиданностью, робот не мог сопротивляться несколько секунд, ничего не мог поделать, только позволял не-мертвому жадно всасывать кровь, которая грозила тому окончательным уничтожением.
А потом запустился процесс регенерации, и робот, слыша, как визжат покрышки и Молох матерится из салона, поднял руки и столкнул с себя задыхающегося от жадности неупокоенного мертвеца. Тот упал рядом, всхлипывая, вцепляясь скрюченными пальцами в горло, ему сделалось не до робота. Регенерация набирала обороты, черпая энергию из неких потайных резервов, и перед внутренним взором распростертого на мокром асфальте робота замелькали, как в киноленте, четкие кадры чужой жизни. Словно раскрытая веером карточная колода лились они перед ним, и с оторопью он понял, что наблюдает жизнь киберконструктора.