Жертвуя малым

Медейрос Вольга

— Тогда, когда ты звал меня с собой, ты не был так в себе уверен, — удовлетворенным, но с нотками прежней подозрительности голосом возразил ему Грозный Лай. — Что заставило тебя измениться, Светлый? Или Мудрая Матерь рассказала тебе о том, что поведала ей Предвечная?

Соль помрачнел.

— Можно сказать и так, — отвечал он. И, вновь став спиной к вождям, махнул им рукой.

— Удачной охоты, Светлый, — робко напутствовал его Молодой.

Другие шаманы промолчали.

Соль заглянул в Волчицын шалаш, взял оттуда костяной нож и огниво, вещи, которые привык считать своими. Вышел в зимнюю ночь, вдохнув напоследок знакомый любимый запах. Зашагал мимо спящих шалашей, мимо дремлющих на морозе волков, мимо клетей с зимними запасами и натянутыми, как укрытие от снега, шкурами. Истоптанный босыми ногами и лапами плотный снег, выбитые каменными орудиями в снегу пологого речного берега ступени, ведущие к темной, стылой воде. Соль спустился к ней,

подвернув штаны до колен, ступил в студеную воду. Она свивалась упругими кольцами вокруг щиколоток, пронзая ноги холодом. Соль потратил немного ресурса на изменение температуры тела, и смело зашагал через реку вброд, нащупывая под водой широкие валуны переправы. Ни разу не оглянулся он назад: ни когда лез, скользя по отороченному льдом снегу, на противоположный берег, ни когда взбирался на холм, а потом, спустившись и преодолев новый подъем, оказался на вершине нового холма, откуда хорошо видно было в сумерках позднего зимнего утра мерцающее кольцо тумана. Новая, чистая, подаренная ему Волчицей энергия звенела, пела в нем, свобода окрыляла. Он больше не боялся, что не сумеет одолеть Молоха, не страшился более встречи с ним. Он ощущал себя настоящим: мужчиной, охотником, воином, богом, за спиной которого осталась милая сердцу семья, родная земля и самая дорогая на всем белом свете женщина. Он готов был защищать это единственное свое богатство любой ценой. Он нашел свое предназначение, избыл парадокс, и собирался дать бездне решающий бой. Он и помыслить не мог, что проиграет.

* * *

У него был простой план — узнать, где находится Молох, и двигаться к нему навстречу. Из воспоминаний Тима он хорошо представлял расположение передового лагеря несытых, но Тим был упокоен год назад и данные требовалось уточнить.

Соль вышел из тумана, ощущая, как тело наливается тяжелой, грозной силой. Он знал сейчас эту особенность своего тела, догадался, что так оно активизируется в минуту опасности. Привыкая к себе, новому и тяжеловесному, он побежал — мимо застывших в ночном окоченении катапульт, мимо нахохлившихся под снегом патрульных, ни одного живого среди них не было. Они окликали его, один, на свою беду, заслонил дорогу. Соль упокоил его и, продолжив бег, вломился в палатку человечьего скота, темневшую на пути. Люди, спавшие там, повскакивали, пытаясь препятствовать, осоловевшие со сна. Он разбросал их, разыскал то, что требовалось, и вышел на воздух, прорезав палатку ножом. Люди кричали, пробуя последовать за ним, но он вырвал из снега длинный деревянный кол, к которому крепились веревки, удерживавшие палатку растянутой, и они запутались в ткани. Он откромсал для себя кусок плотной ткани, намотал его на кол, смочил маслом из лампы, добытой в палатке. Спрятал лампу за пазуху. Несытые спешили навстречу, но Соль уже бежал дальше, отвлекшись только для того, чтобы чиркнуть кресалом над импровизированным факелом. Ему не нужен был свет, чтобы понять, куда двигаться: луна и звезды на ясном небе светили ярко, — он собирался использовать огонь для иной цели.

За спиной поднимали тревогу несытые.

Показались шатры патронов, змееглазые уже ждали. Размахивая факелом, он вклинился в костяную толпу мертвых тел, заботясь лишь о том, чтобы не повредить лампу с маслом. Его пытались остановить, но он был слишком тяжел для них. Инерции бега хватило, чтобы смять их неровную цепь. Они падали, пытаясь подсечь ноги, ему пришлось задержаться, чтобы упокоить некоторых из них. Вскоре рукоятка ножа в руке стала скользкой от крови, затем заледенела.

Расправившись с первой линий защиты, он направился к одному из патронов, следившему за схваткой с расстояния. Тот кинулся прочь, Соль поймал его за волосы. Сунул в рот окровавленную ладонь, дождался, когда тот перестанет корчиться. Патрон был из молодых, вполне человек по виду, и черная душа его безропотно дала себя употребить. На кончиках нитей, стеганувших на прощание Соля по нервам, качнулся алый отклик, и Соль задержал на нем внимание, отслеживая направление. И, более на мелочь не размениваясь, помчался дальше.

Тучи сгустились к утру, пошел легкий снег. Лагерь несытых, передовая их огромного царства, гудел, как растревоженный улей. Теперь змееглазые не рисковали вступать с Солем в прямую схватку; они заслонили ему путь человечьими животными, но и их он разбросал, как кегли. Полголовы стянуло обручем боли и она пульсировала над левым ухом как невидимая глазу опухоль. Конфликта установок нельзя было полностью избежать.

И все же он планомерно двигался навстречу своей цели, и, взбежав на крутой холм в хлопьях ласкового свежего снега, увидел высокий шатер Молоха. Мужчины, женщины и несытые в два кольца стояли вокруг, и у всех у них был мертвый взгляд.

Понимая, что завязнет, прорываясь, он выхватил из-за пазухи лампу, поджег. С силой швырнул ее на крышу входного полога. Следом туда же полетел горящий факел, и вспыхнул жадный веселый огонь.

Защитники шатра навалились на Соля, но он разметал их, разрезая острым костяным

лезвием чужие одежды до мягкой плоти. Раздавались крики боли, брызгала кровь — не все стражи Молоха были несытыми. Несмотря на сопротивление, они напирали, норовя столкнуть его с холма, но вот над шатром взвились клубы дыма, он запылал уже основательно, из недр его раздались пронзительные вопли. Немертвые еще теснили Соля прочь, но некоторые из людей заколебались. Из-за голов нападавших он разглядел, как колышутся стенки шатра, ор голосов — женских и детских — зазвучал отчетливее. Вот кто-то догадался прорезать шатер изнутри, и оттуда стали выскакивать женщины: простоволосые, в распахнутых полушубках, с вопящими младенцами на руках. Они выбегали, некоторые оскальзывались, падали, на них наступали следующие. Кто-то из живых бросился женщинам на выручку, кто-то помчался вкруг шатра, крича, что есть второй выход. Соль знал и сам, что запасной выход есть; он хорошо помнил привычки Молоха. Орудуя кулаком и ножом, он отбился от толпы защитников, навалившихся на него, и тоже побежал в обход горящего шатра. Мимо испуганных женщин и рыдающих младенцев, мимо мужчин, наклоняющихся над ними, чтоб помочь, мимо несытых, с белыми глазами спасающихся от пламени.

Сквозь красный туман, волной заливший зрение, он увидал на противоположном склоне холма Молоха: тот длинной трехметровой тенью скользил по снегу вниз в поздних сумерках зимнего утра. На руках он держал заходящегося плачем младенца.

Соль поспешил за ним, тяжелый, он утопал в снегу. Обруч боли теперь стискивал всю голову, мир плыл в красноватой дымке, и Соль, споткнувшись, покатился кубарем к подножию холма. Встал там, отряхнулся и побежал за Молохом, освобождаясь от защитной тяжести.

Он догнал его перед воротами в человечий город, повалил в снег. Младенец пищал и бился, но был жив. Ожесточенно шипя, Молох боролся с Солем за этого младенца, и в конце концов они помяли бедного ребенка так сильно, что тот захлебнулся плачем и замолк. Умирает, — понял Соль, но ничего, ничего не мог поделать. Навалившись на Молоха сверху, вдавливая его — грудь в грудь — в утоптанный твердый с вкраплениями льда снег, он заглянул в алые зрачки бывшего хозяина и прижал ко рту растопыренную ладонь, прокусывая ее.

— Не сметь, ничтожество, — прошептал Молох, широко раскрыв свои длинные раскосые глаза.

Соль впечатал руку с отворившейся кровью в его широкий черный рот, ломая пальцами жесткие, точно каменные, черты нечеловечьего лица.

Команда подействовала, он ощутил это тот час же, но было уже поздно. К ним бежали — со стороны города и из лагеря на передовой, — бежали, кричали и ругались, звали хозяина, но для него все было кончено. Тварь под Солем содрогнулась, конвульсии стали бить ее волнообразно, и Соль ощутил себя наездником, оседлавшим дикого быка. Еще он ощутил, что сходит с ума — тоже волнообразно, мощно, бесповоротно. Ты убил! — орали его установки. — Ты нарушил! Молох, отходя, содрогался и скреб длинными руками по твердому снегу, трупик младенца, как сломанная кукла, болтался на изгибе его гуттаперчевого локтя. Вот он повернулся синюшным сморщенным личиком, пеленки размотались, открывая взгляду распаренное пухлое тельце. Соль, чувствуя, как его выворачивает, отвернулся, сосредотачиваясь на Молохе, и, хакнув, сунул ладонь тому в тощий, выглядывающий из-под задравшейся рубахи, серый живот.

Душа бывшего мальчика-композитора выбросилась ему под ладонь сама, была она толстая, как вдоволь поевшая змея, мускулистая, масляная. Пальцы скользили по ней, не в силах обхватить, и Соль вынул руку из пасти Молоха, приподнялся, чтобы совладать с его душой двумя руками. Хозяин под ним, вдруг выпрямившись, ухмыльнулся.

— Жестянка! — с темным животным восторгом прохрипел он. Соль, борясь с непокорной душой, вскинул на него нетвердый взгляд. — Ничтожество! — натужно выкрикнул Молох, и, толкнувшись всеми конечностями, перевернулся так, что Соль оказался снизу. Он разжал пальцы, пробуя столкнуть с себя короля немертвых, и черный, увенчанный острозубой пастью цветок неупокоенной души впился ему в грудь, напротив сердца.

Молох, сидя сверху и умирая (последние краски подобия жизни сходили с него, оставляя лишь призрачный бледный цвет), поднес к пасти руку и, прокусив кожу, сунул дурно пахнущее запястье под нос Соля.

— Так даже лучше, — прошипел он, костяно колотя Соля по губам твердой, как дерево, рукой, — так много лучше!

Он разбил ему губы, и кровь обоих смешалась. А потом Молох, заорав, приник к шее бывшего слуги и стал, крича и содрогаясь, рвать ему горло. Соль отбивался, чувствуя, как темнеет в глазах и силы уходят на борьбу с безумием — собственным и чужим, а черная душа Молоха, присосавшись к груди, как огромная пиявка, тяжелела, наливаясь его ресурсом, и врастала, точно паразит, в его плоть. Обруч боли, сдавивший виски, вдруг сжался так сильно, что Соль физически ощутил, как в мозгу что-то лопнуло, его опалило белой атомной вспышкой изнутри, выгорев все — воспоминания и сознание; и не начавшееся зимнее утро померкло, а вместе с ним померк, вышвырнутый ударной волной прочь, и сам Соль.