Жертвуя малым
Шрифт:
«Разве боги могут?..» — неловко спросил он.
Она повела плечом.
«Боги могут все, если захотят. Ты — не хочешь?»
Что он мог ответить ей? Технически, он полагал, ничего сложного нет. Но он был робот. Неспособный к репродукции искусственный организм. Пусть тело его принадлежало неизвестно кому, возможно, одному из тех существ, кого волки величали богами, но разум, установки… Впрочем, разум к процессу репродукции отношения не имел.
«А ты?» — спросил он, невольно отводя взгляд.
Она прильнула к нему, привстала на цыпочки, потянулась к губам.
«Любимый».
Он обнял ее, она была горячей, бархатистой, упругой. Ее мягкие губы были атласные, как крылья бабочки. Он вдруг представил себе ее детенышей: голубоглазых, беленьких, пушистых и крошечных. Сердце забилось:
Целуя, он подхватил ее, она обвила его, руками, ногами. Стылый зимний день вращался вокруг них, как карусель. А потом грянул ослепительной зарницей, заставив дряблый ноздреватый снег прослезиться ручьями.
…На следующий день они узнали от охотников, что туманная завеса придвинулась к приграничным шатрам несытых вплотную, отвоевав у мертвых земель всю нейтральную полосу. «Чудеса», — сказал на это Молчун на вечернем совете вождей, а Волчица звонко рассмеялась в ответ.
И только Соль был не весел. Он уповал на другое чудо, которого не случилось: свет новой жизни не зажегся в Акмэ. Высокотехнологичный слуга, поддельный бог, Соль не смог дать любящей его женщине и ее стае того, что более всего было им необходимо.
А вскоре несытые, потревоженные неожиданным приближением тумана, опасно зашевелились в своем змеином гнезде.
С наступлением лета они подожгли леса на границе с завесой и душный дым поплыл над речными волнами. Волки из стаи Молчуна, чьи охотничьи угодья ближе всего подходили к владениям лишенных тени, выбирались на разведку и возвращались, принося зловещие новости. Молох собирал армию, строил катапульты, сгонял на туманные рубежи человечий скот. Дважды они, не умершие первой смертью люди, пытались прорваться, и столько же раз туман отступал перед их натиском. Он словно бы избегал взаимодействия с теми, кто был еще жив. «Додумались, окаянные, — сетовал старик-шаман, исследуя вместе с Акмэ и Солем продавленные внутрь участки завесы. — Теперь, если эти налягут всерьез, могут и прорвать». «И что же тогда?» — тревожно спрашивал Соль. «Пока цело ядро, — пожимал дед Акмэ плечами, — надежда есть».
Ядро — приречные скалы и отмели, становище волчицыной стаи. Центр ядра — Мудрая Матерь, последняя этого имени. Если с ней что-то случится, волков будет уже не спасти. Если с ней что-то случится, Соль потеряет свой центр, его мироздание рухнет.
«Созывай совет, вождь, — сказал он старику. — Настало время решиться».
Но в тот раз уйти ему не дали. В схватке за добычу с дикими, вынужденными спасаться от пожаров под покровом завесы волками, был крепко ранен Молчун, и Акмэ отправилась в его стаю, чтобы провести над Косточкой, новым шаманом, ритуал представления предкам. А Соль оказался нужен ее деду: в то несчастливое новолуние они отправились очищать скверну вдвоем.
Тогда-то, на рассвете, дожидаясь, пока старик откашляется и отдохнет, Соль рассказал ему обо всем, что его терзало. О том, кто он, о Молохе, о долгих годах службы на него, царя не-мертвых. Об Акмэ рассказал, о том, что не может быть у них никогда волчат. Старик, покряхтывая, выслушал.
«Не было счастья, — сказал он, и, долго раскашлявшись, докончил, — да несчастье помогло: отворил мне Светлый душу. Да не зыркай ты так, без подковырки я, а от самого сердца. Эх, был бы ты волк, Светлый, хороший волк был бы! Только очень уж недоверчивый. Отчего Волчеце-то моей не веришь? Она, хоть и взбалмошная, а все же настоящая Матерь, посильней Зимушки-то, мамки ее горемычной, будет. Да чего там, и моя Ясна в подметки ей не годилась, хоть та и крепкая была, восьмерых сыновей да Зимушку мне подарила. А ведь я тогда, молодой-то, тоже все дивился: отчего это Мудрая ко мне, никчемному, сердцем прикипела? Охотник-то я справный был, уж того не отнять, да ведь кроме силушки-то ничего особенного во мне и не было. А за ней все женихи из стай соседских бегали, она ведь долго ничья была, ветроногая. Потом раз — и пришла ко мне в схрон: бока ходуном, язык на плечо, а глаза смешливые. «Айда, говорит, Нелюдим, белое солнце в проруби ловить». Так и поймала, да не солнце, а меня. Принесла мне первенца, как она, яркоглазого, и как будто оконце отворилось во мне от суходола и до самого неба. До корней подземных мой взгляд проник, до степей ковыльных, что на Той
Тебе решать, холодея, подумал Соль. Он уже все решил. Но боялся идти, предчувствуя, что проиграет. Он боялся идти в одиночку. И он должен был это сделать. Потому что другого пути для него теперь не было.
«Обещай, — сказал он старику, сидящему, опираясь на ладони, на косогоре. Седой шаман повернул к нему косматую голову, глянул, по-волчьи пронзительно, — обещай Светлому богу, вождь, что не позволишь своей внучке последовать за ним в туман, как только он уйдет. Поклянись жизнью, что удержишь ее от этого поступка, как бы сильно она ни просила тебя не мешать ей. Ведь потом, — голос его дрогнул, но старик не повел и бровью, — стая сможет выжить, если Мудрая матерь родит какому-нибудь доброму охотнику щенков?»
«Обещаю, — серьезно кивнул шаман. — Клянусь. Ты был бы хорошим волком, не будь ты богом, Светлый».
На том они расстались. Старик отдышался, набрался сил и заковылял в стаю. А Соль, поглядев ему вслед из-под козырька ладони, направился на юг, в безлюдную, заболоченную местность, туда, где в самом начале жизни Акмэ простирались угодья четвертой, погибшей в пожаре стаи.
Он достиг туманной границы, но преодолеть ее не сумел. Завеса не пропустила его. Едва он шагнул в молочно-бледные зыбкие пряди, едва начал свое продвижение наружу, как в тумане зазвучали голоса. Насмешливо-издевательский Молоха, резкий — Грозного Лая и тихий, опечаленный голос Волчицы. «Ты все испортишь», — говорили ему первые двое. «Не уходи, — звала Акмэ. — Не уходи, Соль, вернись. Вернись ко мне, и мы попытаемся снова дать стае волчат. Я спляшу в огне, я позову Ее, я буду говорить с Ней. Не уходи, пока еще есть время!»
Он не сумел уйти. Он не хотел уходить, он боялся, что все испортит. И он хотел вернуться к Акмэ, попытаться с ней еще раз дать стае волчат. Хотя и знал, что это невозможно. Как невозможно оказалось для него — в тот раз — пройти туман насквозь до мертвой, отданной во власть несытых стороны.
Он просто не смог, физически, поскольку голос Волчицы, самый тихий из трех, звучал для него очень убедительно. Она не запрещала ему прямо, она никогда ничего ему, своему белому и ядовитому богу, не запрещала, но она и не отпускала его. А он был не бог, он был робот, сменивший хозяина на хозяйку, и он не сумел — не сумел уйти без ее позволения. Она не запрещала ему уходить, но и уйти не позволила.
Он упал на колени, несколько вздохов двигался на четвереньках, но туман начал пить его ресурс. Он повернул назад, и идти сразу стало легче, как будто кто-то подталкивал в спину. Он встал на ноги, шатаясь, вывалился из белесой влажности преграды на волчью сторону, упал — ладонями в теплую, прижавшуюся к земле летнюю траву. Дышал ее разгоряченным запахом, досадовал на собственную слабость. Переведя дух, решил попробовать еще. Но, стоило ему лишь взглянуть через плечо на клубящийся туман, как к горлу подступила горечь. Он не мог уйти. Туман не собирался пропускать его.