Жертвуя малым
Шрифт:
Он нашел себя лежащим, раскинув руки, на острых камнях унылого бледно-желтого пляжа: над головой горбатился раструб черной воронки, а неподалеку, в той стороне, где ноги, скребли по берегу черные волны черного пустынного моря. Знакомая до рези в глазах картина. Пейзаж его безумия.
Он сел, помотав головой, волосы просыпались на лицо, их тут же заполоскал ветер. Поглядев на собственные голые, исцарапанные до крови ноги, едва прикрытые лохмотьями, он понял, что ноги — не его. Они принадлежали ребенку, мальчишке лет восьми, и руки тоже — сообразил он, сжав пальцы
— Вернулся, — хрипло сказал он, — во времена своего кошмара.
И услышал тихий смешок.
Он оглянулся на звук, и поодаль, дальше от кромки черного прибоя, чем он, увидел мальчишку постарше. Тот сидел в тени круглого камня, обхватив тощие коленки длинными белыми пальцами, и пялился в крошечный портативный телевизор со смешными рожками антенн. Пялился и изредка хмыкал, весьма скептически.
Соль встал, пошатываясь, направился к мальчишке. Тот не удостоил его и взглядом, лишь взмахнул головой, отбрасывая с глаз челку прямых волос, когда Соль подошел и присел на корточки рядом.
— Ты кто? — спросил его Соль своим хриплым, чуждо-детским голосом.
— Дед Пихто, — отозвался парнишка, но подвинулся, когда Соль попытался заглянуть в экран.
Телевизор был черно-белый, крошечный, и вначале Соль решил, что он неисправен — по экранчику мела черно-белая крупа. Но мальчишка следил за ней столь заинтересованно, что Соль тоже присмотрелся, и вздрогнул — не крупа, но метель. Вьюга. И движется в ней нечто темное, многоногое.
— Что это? — тихо спросил он у мальчишки, почти касаясь его голого плеча своим.
— Великий поход, жестянка, — неприятным голосом отвечал ему мальчик. — Во главе, между прочим, с нами.
Соль упал перед телевизором на локти, едва не вжимаясь носом в выпуклый экран.
Запорошенные вьюгой, темнели сосны и ели, их разлапистые ветви поникли под тяжестью снега. Уходящая зима безжалостно заметала следы, путала весне карты, и по новым сугробам тяжело тащилось черное воинство. Несытые шли впереди, торя дорогу, за ними, поникнув, брели закутанные в теплые одежды люди, они несли цепи, сети, оружие. Некоторые, пониже ростом, вели детей. А во главе этого воинства, точно обезумевший пророк, вышагивал некто в широких, не по фигуре, меховых штанах, обнаженный по пояс, босой, и вьюга зло рвала волосы за его плечами, а раз, извернувшись, швырнула их в лицо вместе со снежной крошкой. Но он, этот некто, не замечая непогоды, шел, двигаясь пружинно и гибко, словно змея, прихоти ради принявшая человеческий облик. Иногда камера, снимавшая процессию, как будто качалась, как маятник по широкой амплитуде, и в кадр попадало лицо пророка, перечерченное, точно уродливым шрамом, широкой черной ухмылкой. И уж в ней-то, в этой ухмылке, ничего человеческого не было.
Камера вернулась, показав общий план, и Соль увидел грозное трепетание тумана за широкими плечами сосен. Он отшатнулся от телевизора, ударившись спиной об обшарпанный камень.
— Молох! — хрипло воскликнул он.
Старший мальчик, глядя на него из-под челки насмешливо, сказал:
— Догадливая деточка.
— Надо остановить! — Соль вскочил на ноги, заметался.
Мальчишка, закинув руки за голову, прислонился к камню. Следил с минуту за Солем, потом, наскучив, вновь
— Гляди-ка, — с одобрением цокнул языком, — детей вперед пустили.
Не зная, куда помчаться, что сделать, Соль, сжав кулаки, как завороженный, вновь подсел к экрану. С пульсирующими от боли глазами он следил, как туман, клубясь, отступает перед плотно закутанной в шубы и платки кучкой живых детей. Полуголый пророк, ухмыляясь, стоял за ними, скрестив на груди руки, армия несытых толпилась за его спиной. Вот он шагнул, еще шаг, еще, взмахнул рукой, погоняя детей, и туман вобрался вовнутрь, образуя в самом себе узкий коридор. Но, стоило несытым вступить в него, как коридор сомкнулся.
Звука в телевизоре не было, и Соль со старшим мальчиком в полнейшей тишине наблюдали, как корчатся в туманном плену змееглазые.
— Они не пройдут, — прошептал, разжимая кулаки, Соль.
Старший мальчик покосился на него с веселым презрением.
— Смотри лучше, — пригласил он.
Дети и пророк шли сквозь седую преграду, и она отступала перед ними, чтобы сомкнуться за спиной. Вот те дети, что шли впереди, стали сбиваться с шага, спотыкаться, один ребенок упал. Туман вокруг них густел, темнел, чернота расползалась по нему, как клякса по белой бумаге, и лишь один пророк по-прежнему был безмятежен. Метели не было в тумане, ни метели, ни снега, и он спокойно вышагивал — прямой и стройный, с повисшими вдоль узких скул прядями белых волос, с изуродованным акульей ухмылкой лицом, странно-одухотворенный и нелепо-нарядный, как предуготовленный к фотографированию мертвец.
«Мертвец и есть, — закусив губу, глядя в собственное, украденное у него, чужое лицо, подумал лихорадочно Соль. — Проклятый бог, который все разрушит. Чертов пророк!»
С трудом оторвавшись от экрана, на котором, выбившись из сил, валились с ног дети, а чудовищная карикатура на него самого безразлично ступала по их закутанным в тулупы телам, он посмотрел в лицо мальчишки, склонившегося над телевизором рядом.
— Молох, — просительным детским голосом сказал он, — но ведь если мы оба здесь, кто же там… ходит?
Старший мальчик не спешил отвечать, но взгляд его, впившийся в черно-белый экранчик, помрачнел.
— Почему ты здесь, Молох? Почему ты не умер? — вновь, уже настойчивее спросил Соль, и взял старшего мальчика за руку. Она оказалась холодной и влажной, эта его рука, как конечность лягушонка — так сразу и не поймешь, живого существа, или нет. Не успел Соль начать об этом размышлять, как мальчик отдернул руку.
— Смышленая жестянка, — кривя в насмешливой ярости тонкие губы, зашипел-заговорил он. — Да только поздно уже, видишь? Поздно ты догадался. Сейчас нам чудеса твоей сообразительности уже ни к чему.
— Молох, — Соль глянул краем глаза в экран и, увидав, как чудовище в маске его лица выходит из-под преграды на волчью сторону, поспешно отвернулся. Молитвенно сложил перед грудью тонкие, исцарапанные руки. — Пожалуйста, расскажи, что произошло? Почему этот… это там ходит? Почему ты здесь? Как остановить его, расскажи, прошу тебя, Молох?!
Старший мальчишка, гневно раздувая ноздри, мерял его взглядом с минуту, не меньше. Потом вдруг весь как-то сник. Повел глазами, обозревая окружающий их унылый пейзаж. Вздохнул.