Жестокая любовь мажора

Демина Маша

Так и сижу, пытаясь отдышаться, а потом обхватываю колени и, спрятав лицо, плачу до тех пор, пока у меня не остается сил и я не сворачиваюсь калачиком прямо под дверью.

А ведь я была так близко. Я даже успела потрогать счастье руками, жаль, что меня никто не предупредил, каким зыбким оно бывает…

Глава 45

Я поспала всего пару часов, и теперь чувствую себя пустой, разбитой и потерянной. В голове — сплошной

беспорядок, из которого хочу выбраться, но пока не знаю как.

На работе беру отгул, соврав о плохом самочувствии. Но на самом деле отсутствие сна сегодняшней ночью не имеет к моему паршивому состоянию никакого отношения. А вот тяжелое чувство вины, которое под утро лишь усилилось, —да!

Я знаю, как все выглядело со стороны, и знаю, что причинила ему боль, обидела, не позволив прогнать мои страхи.

Страхи, которые я так и не набралась смелости озвучить. Слова не шли. Они будто застревали в горле, потому что меньше всего на свете я хотела, чтобы моя правда все испортила.

Но молчание ничуть не облегчило ситуацию. Возможно, даже сделало хуже.

Я должна позвонить Илаю, попросить о встрече, собрать в себе, черт возьми, последние крупицы мужества, чтобы решить проблему, но вот только как? В голове такая каша, что, кажется, невозможно найти выход. Как я могу быть честной с ним, когда ужасно боюсь произнести вслух истинную причину моего отказа?

Я уже не смогу без вас…

Его слова раздаются в груди эхом и причиняют боль. Задевают сердце, которое от одной мысли, что Илай уедет, разрывается на части.

Господи, я действительно запуталась.

Но вместо того, чтобы попытаться распутать клубок проблем, в очередной раз гашу экран и убираю телефон, так и не рискнув набрать сообщение.

Становится все сложнее заставить себя что-то исправить, потому что Илай тоже не пишет и не звонит.

Только рано утром он поинтересовался: нужно ли забирать Кирилла. Но после того, как я сообщила ему, что осталась дома и сама присмотрю за сыном, Илай больше ничего не писал.

И до сих пор от него тишина. Нет, он имеет на это полное право. Я понимаю его. Но я нуждаюсь в нем. Он сказал, что мы должны делать шаги друг к другу, и действительно долгое время шагал в одиночку, потому что сам же и сотворил между нами пропасть. И почему-то решил остановиться именно сейчас, когда до счастья рукой подать… если бы не проблема, которая стоит преградой на пути к нему.

Да, я не смогла рассказать ему вчера, потому что было очень много всего: и ревность, и обида, и страх. Но если бы он проявил еще немного терпения, попытался помочь рассказать ему… а не требовал здесь и сейчас, я бы доверилась… немного времени.

Я была на грани эмоционального срыва.

Новость о Москве оказалась внезапной, и я не успела принять ее. Я была не готова вспоминать об отце, о котором заставила себя забыть, когда начала жить с чистого листа с ангелом у себя под сердцем. А когда родился Кирюша, мне даже перестали сниться кошмары, будто этот мальчишка был дарован мне как спасение от всех

моих внутренних демонов.

И именно поэтому я не готова встретиться с ними вновь.

Тяжелые мысли прерывает боль в бедре, я вздрагиваю и опускаю взгляд на сына, который прилип к моей ноге и, хохоча, собирается укусить меня еще раз.

— Ах ты, маленький негодник, — выдыхаю сдавленно и поднимаю сына на руки. — Пойдем-ка я тебя лучше покормлю.

Сынок хлопает меня ладошками по щекам.

— Дя! Кусить качу!

Усмехаюсь и, подкинув сына на руках, плетусь на кухню.

На самом деле я благодарна ему, за то что он отвлек меня, одними мыслями ситуацию с его папкой не исправить.

Этот маленький человечек не видит, как его мама разваливается внутри от бессилия и незнания как поступить, он трогает мои волосы, тащит их себе в рот, улыбается и воркует мне на ушко. Я шиплю от боли, когда усаживаю его на стульчик, а он не отпускает мои волосы.

— Сына, маме больно, — выпутываю его пальчики, и он тут же начинает хлопать ладонями по столешнице и кричать.

— Кусять! Ням-ням, мама!

Я заставляю себя улыбнуться.

— Сейчас будет ням-ням, — провожу ладонью по головке Кирюши и достаю из холодильника масло и молоко.

Я варю кашу в тишине, которую нарушает лишь возня моего сына. Мысли возвращаются. Чувство вины, подобно кислоте, прожигает внутренности. Честно говоря, я удивлена, что вообще могу функционировать, в груди, кажется, дыра, и она становится все больше и больше. Я делаю глубокий вдох в надежде, что он придаст мне сил, но пустота только разрастается.

Ставлю сыну кашу и вручаю его любимую ложку, а сама сажусь за стол и подпираю голову руками, глубже погружаясь в болото мыслей. Рациональная часть меня пытается доказать, что я поступила правильно. Но есть и другая, которая с каждой минутой давит сильнее, умоляет, чтобы я позвонила Илаю и все объяснила…

Шарканье тапок привлекает внимание, я вскидываю голову и встречаюсь взглядом с бабой Люсей.

Выражение ее глаз меняется при виде меня, а точнее, моего лица, и я представляю, как выгляжу после своего ночного «слезливого марафона».

— Баба! — выдыхает Кирилл, и баба Люся тут же отвлекается, подходит и целует испачканные ручки моего сына, воркует с ним, расплываясь в полубеззубой улыбке.

Она вытаскивает из-под стола табурет и усаживается рядом со мной, переводя на меня уже не такой беззаботный взгляд.

— Ну и что на тебе лица нет, горе ты мое луковое?

Я пытаюсь улыбнуться.

— Ничего, просто Кирюша плохо ночь спал.

Она прищуривается, складывая руки на столе.

— Ты вот что, милая моя, голову бабке не дури. Я прекрасно слышу, кто спит, а кто нет. Со слухом у меня проблем нет.

Почему-то я воспринимаю ее слова по-своему и вспоминаю ту ночь с Илаем, когда мне казалось, что мы контролировали друг друга и не шумели, но судя по намеку бабы Люси… контроль у нас с Илаем хреновый. От этого воспоминания у меня внезапно подрагивают губы, а дыра в груди становится еще больше.