Жестокая любовь мажора
Шрифт:
— Алиска, ты брось меня заставлять нервничать. Ты ж мне как дочка. Что случилось? Не спроста ведь слезы в глазах стоят. С Илаем побранились?
Я пытаюсь вздохнуть, но изо рта вырывается всхлип. Закрываю лицо ладонями и мотаю головой.
— Есть вещи, о которых я никому не могу рассказать, — шепчу в ладони, — потому что они ужасные.
Баба Люся хмыкает, и я слышу, как скрипит под ней табурет.
— Ну… ужасные вещи могут случиться со всяким.
Я протяжно вздыхаю и, простонав,
— И что с ними делать?
Старушка кладет локти на стол.
— Во-первых, перестать говорить загадками.
Я грустно улыбаюсь ей.
— Вряд ли я смогу дать совет, не зная ситуации.
Тяжелый вздох поднимает мою грудь, и я зажимаю руки между коленями.
— Илай предложил уехать с ним в Москву, — тихо произношу я. — Ну это было не совсем предложение, но в принципе можно назвать и так. Предложение во время ссоры.
Баба Люся поджимает губы.
— А ссора, наверное, потому что ты отказалась?
— Сначала потому, что я узнала про отъезд Илая не от него. Ну а потом все скатилось к тому, что я не могу поехать с ним в Москву.
Старушка вздыхает.
— Дуреха ты, Алиска. Любите ведь друг друга, чего сами себе подножки-то делаете?
Закусываю нижнюю губу, сильнее стискивая ладони коленями.
— Надеюсь, не из-за меня хоть от лучшей жизни отказываешься?
— Сложно все, баб Люсь. И вы мне как родная, и Ленка тут, да и вообще все налаживается. А в Москве у меня… ничего у меня там нет… только неизвестность.
Мой взгляд цепляется за монотонное постукивание морщинистой руки по столу.
— Ну бояться перемен — это нормально. Не боятся только дураки. А что насчет нас с Ленкой, это ты брось, дочка. Семья. Она должна быть на первом месте. И вместе.
— Так вы тоже моя семья, — шепчу я надломившимся голосом, будто трещина ползет по хрупкой фарфоровой чашке.
— Семья — это ты, Кирилл и папаша ваш. А мы с Ленкой прилагаемся к вам и уж тем более не станем раскалывать ваше единство. Так что давай, прекращай лить слезы, звони Илаю.
Я сглатываю ком в горле и бросаюсь на шею старушке. Она не сказала ничего такого, чего бы я не знала сама. Но почему-то ее слова прозвучали как откровение.
— Алиска! Задушишь же!
Но я не обращаю внимания и много раз целую бабушку в щеку.
— Какая же вы у меня хорошая, баб Люсь.
А потом бегу к себе в комнату, бросая радостное через плечо:
— Присмотрите за Кирюшей, я скоро!
Забегаю в комнату и, схватив телефон, запрыгиваю на диван.
Руки дрожат. Дыхание пульсирует в горле, и я делаю дыхательную гимнастику.
Мы должны поговорить нормально. Я тоже уже не смогу без него. Надеюсь, у Багирова ничего не изменилось.
Пальцы
«Мы можем поговорить?»
И следом:
«Хочу все объяснить. Нормально».
Спустя несколько минут сообщение прочитано.
Сердцебиение тут же ускоряется, и я жду ответа, уставившись в экран телефона, не моргая и не дыша.
Илай:
«Я приеду после шести».
Господи. Я выдыхаю и прижимаю смартфон к груди. Ничего еще не кончено: он приедет и я все исправлю!
Сегодня я найду нужные слова.
И тогда, может быть, он сможет пойти мне навстречу. Сделать шаг. Еще раз.
Ожидание сводит с ума, я возвращаюсь к бабе Люсе, чтобы хоть как-то отвлечься. Мы играем с Кирюшей в прятки, пока он не начинает потирать глазки. Устал, да и баба Люся тоже, поэтому я иду и укладываю сына поспать хотя бы на часик, чтобы к приезду Илая он был в настроении.
Стук в дверь на этаже доносится до меня, и я бросаю взгляд на часы: только шесть. Пожимаю плечами. Наверное, пораньше освободился. Трепет от предстоящей встречи поднимается с новой силой.
Но когда открываю и вместо Илая вижу взрослого мужчину, чувствую, как между бровей пролегает складка.
— Здравствуйте, а… вам… кого…
Но не успеваю я договорить, как ужас узнавания пронзает грудь и замораживает все внутри.
— Ну здравствуй, мой кролик.
Глава 46
Поношенные ботинки, грязные джинсы, рубашка в клетку, висящая на худощавом теле мешком.
Я хочу убедить себя, что ошиблась, что это всего лишь игра моего больного воображения, но, когда взгляд цепляется за уродливую руку, паника окончательно дестабилизирует меня.
Кровь стремительно отливает от лица. Я чувствую это и то, как ладони покрываются холодным потом, пока пальцы дрожат, вцепившись в дверную ручку, а сердце бьется где-то в горле, перебивая дыхание.
Мой рассеянный взгляд мечется по лицу, которое было размыто временем в моей памяти, а сеть глубоких морщин на грубой коже и шрам в уголке рта подкрепляет ледяной ужас, сковавший холодом внутренности.
Оцепенев, я смотрю в бездушные глаза самого настоящего чудовища.
Он нашел меня. И принес с собой мой персональный ад.
— Ты…
Дыхание царапает мои пересохшие губы, и я с запозданием порываюсь закрыть дверь, но он не дает, выставив ботинок и свое худое плечо через порог, прикладывая указательный палец к узким обветренным губам.