Жестокеры
Шрифт:
«Леночка, а почему ты так долго живешь одна?»
«Потому что Дим был единственным, с кем у меня могло что-то получиться».
«Но он ушел. Он предал тебя. Стоило ли помнить и жалеть о нем – все эти годы?»
«Нет, это не так! Мой Дим, мой любимый good boy – тот, который всегда был на моей стороне, – он пытался меня спасти, но не смог. Просто не выдержал. Он не виноват. Это все моя обреченность. Моя от рождения приговоренность к страданиям. Груз Нелюбви. «Печать неудачи». Она перешла и на моего Дима, пока он был со мной. Вот откуда его непроходящая грусть, которой он заболел в ту нашу осень. Несвойственная ему сатурнианская грусть, так исказившая его солнечный облик, – это я его ей заразила. Вот почему
Я не собиралась снова плакать. У меня просто больше не было на это сил. Но упущенное, когда-то обещанное, но так и не сбывшееся счастье вновь пребольно кольнуло меня – прямо в сердце. Я снова разрыдалась.
«Смирись, ты никогда не найдешь его и никогда даже не узнаешь, что с ним. Ты же приняла решение его забыть. Так почему ты этого не сделала? Ты должна отпустить его – как сон, как детскую мечту. Его больше не будет никогда… Вас, таких, какими вы были, больше не будет никогда».
Да, я знала, что нас, таких, больше никогда не будет. Остатки оплакивания этого факта текли по моим щекам солеными жгучими струями. Я оплакивала не только Дима, но и себя – ту, какой я могла бы быть, если бы он остался со мной. Ту, какой я всегда хотела быть и какой и правда была – всего на какой-то краткий миг в масштабе всей этой долгой, трудной и невыносимо утомительной жизни. Мне только казалось, что за эти годы я смирилась с тем, каким человеком я стала без Дима. Нет, я не смирюсь с этим! Никогда!
Я не помню, сколько я так просидела. Все слезы вытекли и даже успели высохнуть. Мне казалось, что внутренний мучительный диалог с собой, наконец, закончился. Но внезапно мой мозг придумал для меня новое испытание:
«Ведь ты так ничего и не смогла разузнать о том, что с ним стало. Ты не думала, почему? У тебя нет ни одной его фотографии… А был ли он вообще?»
Я резко выпрямилась. Я долго сидела в ступоре, пытаясь «переварить» эту чудовищную мысль, найти хоть какие-то зацепки, кроме подсказок своей памяти, которой я давно перестала доверять.
«А как же его открытка? – пытался помочь мне внутренний голос (все-таки он не сдавался). – И кассета с песней, которую он для тебя записал? Они до сих пор лежат дома, в твоей “коробке памяти”».
«А может, и они тебе привиделись? – возразил мозг. – Кто-нибудь, кроме тебя, их видел?»
Я ощутила внезапную непреодолимую потребность прямо сейчас, среди ночи, сорваться в Город Высоких Деревьев, достать с антресоли «коробку памяти», перепотрошить ее всю и проверить, есть ли там эта открытка, и записка, и кассета… Я уронила голову. Мое тело сотрясалось от нового спазма рыданий. Я сходила с ума от отчаяния и страшных сомнений.
«Дим… Сначала я любила тебя. Потом я тебя потеряла. Затем я пыталась тебя найти – безуспешно. Когда я поняла, что не увижу тебя больше никогда, я приняла решение тебя забыть. Теперь же я думаю о том, а был ли ты вообще… За что? За что мне это все?»
Я не сразу отдала себе отчет в том, что перешла на крик. Обхватив голову руками, я раскачивалась вперед-назад, вперед-назад… Дим, будучи когда-то моей невыносимо сильной любовью, в конце концов стал моим сумасшествием.
В ту ночь я не сомкнула глаз, оплакивая свою неудавшуюся жизнь. Я лежала и без конца, снова и снова, как заевшую пленку, прокручивала в голове все эти события: такое короткое счастье с Димом, его уход, одиночество и беспомощность школьных лет, бессмысленные потерянные годы в колледже, переезд в город …sk, надежды, возлагаемые на этот новый этап моей жизни, обернувшиеся очередным периодом одиночества и беспомощности. У меня не было «настоящей» молодости. Всю свою молодость я провела в одиночестве и сожалениях о потерянном. Раньше я не особо переживала на этот счет: ведь в моей жизни обязательно еще случится что-то хорошее. На этом я, раненая и побитая, держалась все эти годы – на тупой, слепой, безосновательной вере в то, что у меня все еще
В ту ночь я поняла: со мной все покончено. Полнейшим разочарованием в себе, в своей жизни пульсировали усталые виски. Человек, который на моей стороне, хотя бы один такой человек – вот кто мог бы меня спасти. Который был бы за меня, а не против меня – что бы со мной ни случилось, кем бы я ни стала. Но никто не приходил. И не придет – я знала это. Это всего лишь глупые мечты одинокой недолюбленной девчонки.
Я с горечью подумала о том, что нет в моем окружении ни одной другой такой же хронической бедолаги, как я. Я сомневалась, что на всем белом свете есть второй человек, столь же одинокий и несчастный. Уже перед рассветом я забылась каким-то мучительным, тревожным сном, больше похожим на летаргию.
Утром, перед тем, как выйти из комнаты, я зачем-то обернулась, и взгляд мой упал на складной мольберт, который стоял в углу, за шкафом. Я вспомнила, кто его для меня сделал. Я улыбнулась.
«А Дим все-таки был. Он просто уехал вдаль, на своем «байке». И когда-нибудь он вернется».
Я распахнула дверь своей каморки, и от нее тут же поспешно отпрыгнул сосед, который жил за несколько комнат от меня. Он чудом избежал удара дверью. Мы оба смущенно посмотрели друг на друга. От неожиданности я даже не догадалась поздороваться. Сосед тоже этого не сделал. Ничего не сказав, я повернулась и пошла по коридору. Перед выходом на лестницу я обернулась. Сосед стоял и смотрел мне вслед, но, перехватив мой взгляд, поспешно отвернулся. Я нахмурилась. Почему-то я часто в последнее время встречала его здесь, у своей двери…
** Г.Г. Маркес. Сто лет одиночества
3
С небольшой дорожной сумкой я шла по выученным наизусть улочкам, на каждом шагу отмечая дорогие сердцу мелочи, которые помнила с детства. Вот на асфальтовой дорожке отпечатки чьих-то ног, собачьих и человечьих… А это пятиэтажный кирпичный дом в виде волнистой линии… Вот и наш двор с «секретиками» – разноцветными фантиками под зелеными бутылочными стеклами, закопанными в землю много лет назад… Но что это? Странное зрелище заставило меня остановиться и поставить у ног сумку. Я не сразу поняла, почему знакомый двор приобрел вдруг такой неуютный, такой несвойственный ему вид.
«Наш дом… Почему он такой… голый?»
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать, чего не хватает для привычной глазу картины.
«Они вырубили все деревья… Зачем?»
Раньше дом утопал в зелени высоких старых тополей, заботливо окружавших его и словно оберегавших от внешних угроз и неприятностей. Теперь же, лишившись этой природной защиты, домик казался маленьким, покинутым и еще более старым и жалким. В своей неприглядности он чересчур четко и неловко, словно стыдясь себя, вырисовывался на фоне голубого весеннего неба. Я прошлась вдоль ряда свежих пеньков и грустно погладила каждый из них. Под этими деревьями отец когда-то учил меня ходить… А теперь их спилили. Зачем? За что? Какому идиоту это пришло в голову?
Удрученная увиденным, я вошла в подъезд и поднялась на свой этаж.
– Доченька, а ты почему приехала? Ты ведь вроде не собиралась.
– Соскучилась, мам.
– Вот радость-то какая! Неожиданно!
Мать восхищенно рассматривала меня. Она даже заставила меня покрутиться.
– Как ладно на тебе сидит этот новый плащик!
– Он не новый. Я давно себе не покупала новых вещей.
– Нет, я рада, что ты устроилась на эту работу! Она тебе явно на пользу.
– Ты так думаешь?