Жестокеры

Рува Алиса

Если в мужском мире более или менее логичны и объяснимы истоки взаимной симпатии и антипатии, то в мире женщин этим правят причудливые, иррациональные мотивы. Я точно знала, что мне не в чем себя винить. Я не сделала им ничего плохого. Не было ни одного поступка с моей стороны, который бы мог вызвать подобное ко мне отношение. Равно как и не было шага или действия, которые могли бы привести к улучшению наших отношений и которые бы я не совершила. За эти годы я использовала разные приемы и стратегии. Я была и открыто дружелюбной, и вежливо отстраненной. Я делала вид, что ничего не замечаю, и давала отпор. А главное – я ни разу никому из них не отказала в помощи, когда эта помощь была им нужна. Но все было бесполезно.

Что бы я ни делала и как бы себя ни вела, не сработало ничего. Все равно ничего не менялось в их отношении ко мне.

Я мучительно пыталась понять причины и истоки такой Нелюбви к себе, груз которой к тому времени уже стал невыносимо тяжел и прескверно давил на мой позвоночник. Впрочем, странных людей почему-то всегда что-то не устраивало во мне – сколько себя помню. Они постоянно ко мне цеплялись, вот только я все никак не могла понять, чем именно я им так «интересна». Хотя, судя по тому, как они себя вели, как на меня смотрели, а точнее возмущенно разглядывали, одно я уяснила точно: для них странной была именно я. Я всегда это ощущала – с детства. Но особенно явно ощутила здесь, в «Искустве жить». Девиц, казалось, удивляло и возмущало во мне все: мой голос, мое поведение, мои движения. То, как я выгляжу и как одеваюсь. То, как я живу, где я живу и с кем (точнее, без кого) – все, казалось, было не так, как им надо. Им не нравились моя внешность, мои волосы, моя жизнь. Да что там: даже мое лицо было какое-то не такое!

Им не нравилось мое лицо… Им не нравилась я… Каждый день мне указывали на то, что я какая-то не такая, и выдвигали категоричное требование – стать «такой». Но вот только какой именно я должна была стать – да фиг его знает! Мне кажется, они и сами этого не знали. Я не видела логики в их поведении и в их отношении ко мне – да ее там и не было, никакой. Их придирки, все вот эти придирки на ровном месте – просто какая-то необъяснимая, капризная, придурошная прихоть!

Мне было интересно, когда им самим это надоест – вот эта бессмысленная тупая игра. Но игра не прекращалась. Я надеялась, что рано или поздно девицы успокоятся, что им просто все это надоест. Мое отрезвление произошло в то самое утро, когда я случайно услышала, как они обсуждают меня на кухне, так едко и беспощадно. Они перемыли все мои косточки – до последнего позвоночка! Они обсудили все: как я работаю с клиентами, где и с кем я живу, как я выгляжу и сколько мне лет. И даже цвет моих волос! С самого моего первого дня в «Искустве жить» они едко обсуждали меня – это не было для меня секретом. Когда прошел год, они не перестали меня обсуждать – вот это уже было удивительно. Но прошло без малого три года, а им все еще не надоело меня обсуждать – три года спустя! Я не могла себе уяснить: ну вот что во мне такого, что можно обсуждать целых три года? Любые темы за это время уже можно порядочно обсосать. Но, казалось, девицы и не собирались успокаиваться. И если при моем появлении в «Искустве жить» меня встретили разрозненными единичными попытками унизить и уколоть, то теперь – я видела это! – их действия носили сплоченный характер.

Поначалу я думала, что справлюсь. Смогу выжить среди таких, как они, – те, кому не нравятся такие, как я. Но сейчас я поняла – я не выдерживаю. Я с трудом возвращала себе спокойствие и рабочий настрой после таких ситуаций, как та, что произошла накануне с участием Эллы и Полины. В салоне я держалась изо всех сил, стараясь не показывать своих чувств. Но дома, в долгие одинокие вечера я срывалась. Только с матерью я могла поделиться тем,

что творится у меня на работе. Но мать не верила, что такое возможно. Она с недоумением восклицала:

– Но такого не может быть! Так ведут себя только глупые школьники. Им же не по тринадцать лет! Ты, наверное, все сочиняешь.

Я съежилась от обиды.

– По-твоему, я вру?

– Ты у меня всегда была фантазерка! Каких только чудиков ни придумывала себе, пока росла. Вспомнить хотя бы этого твоего – с гвоздями в голове… Ну не могут все люди быть плохими, а ты одна хорошей! Как ты этого не понимаешь?

Я задала матери тот же самый вопрос, который не раз пыталась задать и коллегам:

– Мама, скажи, что именно во мне не так?

На что мать, так же как и мои коллеги, замолчала и раздраженно поджала губы (мы разговаривали по телефону, и я не могла этого видеть, но была уверена, что она это сделала). На самом деле мать, как и они, так же не знала ответа на этот вопрос – что во мне не так. Впрочем, она нашла, что сказать:

– Ты не умеешь находить общий язык с людьми. Никогда не умела.

Вот так! Как всегда – с детства – виноватой в странных поступках других людей назначили меня. И я, внезапно сгорбившись и как-то сникнув, в очередной раз покорно согласилась с этим «обвинением». Единственный близкий человек – и тот не поверил мне, лишил так нужной мне поддержки. Я снова осталась одна – с этой необъяснимой, непонятной, давящей на меня нелюбовью.

Мы им не нравимся. Сначала мы не нравимся им в детском саду, потом в школе, потом в институте, потом на работе. Но почему именно мы? Ведь мы неглупы, добры, дружелюбны, отзывчивы и не способны на подлость. А главное: мы не сделали этим людям ничего плохого. Так почему мы им не нравимся?

Наверно, дело в том, что и правда есть люди с каким-то врожденным проклятьем Нелюбви. Они отзывчивы, дружелюбны, добры, неглупы и даже иногда весьма симпатичны. Но через всю их жизнь, начиная с детства, черной нитью тянется это загадочное проклятье – их почему-то не любят везде, где бы они ни оказались. Что бы они ни сделали и как бы себя ни вели, они всегда недостаточно хороши. Их как будто не любят просто по факту их существования.

Наверно, я из таких людей.

Впрочем, это было не важно. Я никогда не считала личную неприязнь к человеку хоть сколько-то значимым основанием для подобных выходок по отношению к нему. И вот мой главный вопрос, который все это время не давал мне покоя, который с самого детства не давал мне покоя: какого черта эти люди дали себе право на враждебные и агрессивные действия в мой адрес лишь потому, что я им не нравлюсь? Это же их проблема, ведь так?

Я ошибалась. Это стало моей проблемой.

Ярлык «изгой» был самым обидным из всех когда-либо навешанных на меня ярлыков – за всю мою жизнь. Это я поняла еще в колледже. И не важно, как ты относишься к тем, кто его на тебя навешал, уважаешь ты их или презираешь. Ярлык «изгой» – это всегда обидно. Это поймет лишь тот, кто сам был изгоем. Одного этого было достаточно, чтобы чувствовать себя паршиво. А еще этот ужасный никотиновый запах, которым, казалось, насквозь пропитался весь салон! Они прокурили его до основания! Как они сами им дышат – этим отравленным, испорченным воздухом? Девицы ходили курить каждые пять минут. Иногда парочками, иногда – все вместе. Это был какой-то непрекращающийся табачный конвейер! Только возвращались одни покурившие, тут же шли другие. А потом они все проходили мимо моего стола, и я задыхалась в облаке никотина, которое они с собой приносили. Никотин, казалось, пропитал не только весь наш салон, но и меня. Он был на моей коже, на моих волосах, в моих легких. Я дышала этим никотином. Я задыхалась!