Жестокеры

Рува Алиса

Это было новое для меня чувство – не гордость, а что-то… выше нее. Словно другими глазами взглянула я на себя саму. В те минуты мне было абсолютно все равно, кто я, где я живу, что со мной случилось и чего не случилось, и какой до этого момента была моя жизнь.

«Вот это настоящая я. Я не то, что со мной случилось. И не то, что про меня говорят. Я – то, что я могу создать: силой своих рук, своей мысли, своей фантазии. И я не ошиблась в себе. Я действительно это могу».

Тогда, в тот вечер, я впервые ощутила, как во мне зарождаются зачатки того доселе незнакомого мне чувства глубокого самоуважения и твердой уверенности в правильности того, что я делаю, – уверенности Мастера.

Но все-таки в каких муках она «родилась», моя первая картина,

моя «Девушка на обочине», чего она мне стоила! Сколько лет я вынашивала боль и отчаяние. А потом долго не могла найти, не могла поймать этот образ – он все время ускользал от меня. Сколько было сомнений в том, что у меня, совсем неопытного художника, получится эта сложная полноценная картина, сколько неуверенности в себе и своем праве на ее создание – все то время, пока я работала над полотном и после, когда я все порывалась внести изменения в уже готовую картину. Она казалась мне незаконченной, незавершенной.

Вымучив и не без труда «родив» свою «Девушку на обочине», я поняла, что мне необходимо сделать над собой еще одно невероятное усилие, сравнимое разве что с муками, испытанными при рождении моей первой картины, – набраться смелости, чтобы кому-то ее показать. Мне понадобилось на это несколько месяцев.

В художественной галерее города …sk помимо постоянной экспозиции знаменитых признанных мастеров периодически устраивали временные выставки: часть помещений выделяли под работы начинающих и подающих надежды живописцев, в основном студентов Института искусств. Месяц назад в галерее анонсировали новую выставку – «Глазами молодых». К участию принимались работы не только профессиональных художников, но и любителей. Я долго решалась – примерно столь же долго и мучительно, как в свое время размышляла о том, принимать ли приглашение поучаствовать в мюзикле. Или заглянуть в Институт искусств, вместо того, чтобы бродить под его колоннами. Вот только на этот раз к своему собственному удивлению я решилась. И я не пошла на попятную.

Это очень страшно – впервые показывать свое первое полотно, которое до этого никто, кроме тебя, не видел. Тем более показывать его признанным знатокам и профессионалам. Тебе кажется, что в этот момент ты обнажаешь что-то самое сокровенное и личное перед теми, кто останется к этому совсем безучастен и кто может одним своим словом разнести тебя в пух и прах. Когда я разворачивала перед конкурсной комиссией свою «Девушку на обочине», у меня тряслись руки и дрожали коленки – как когда-то давно, на сцене Дома детского творчества. А потом в зале долго стояла тишина. Я боялась поднять глаза и взглянуть в лица тех, кто сейчас оценивал мое первое серьезное творение. Наконец раздался чей-то голос. Меня спросили о других моих полотнах: их содержании, стиле и цветовых решениях, являются ли они одной серией. Я несмело подняла глаза и, сгорая от стыда, призналась, что мне удается писать лишь изредка, поэтому и других работ у меня почти нет. Я видела, как члены комиссии переглянулись и нахмурились. Им явно не понравился этот ответ. Маститые мэтры были немало удивлены появлению чудного самоуверенного самоучки, о котором раньше никто ничего не слышал, за плечами которого не стояло ни одной известной школы, ни одного педагога, имя которого было бы на слуху. И с одной единственной картиной! Конечно, у меня совсем нет опыта, нет наработок. Об этом мне так и сказал один из них – высокий пожилой мужчина, с горбатым носом и откинутыми назад седыми волосами (член Союза художников, как я потом узнала):

– Хм… в вашем творчестве, безусловно, что-то есть. Но… какое-то оно хаотичное… Не говоря уже о том, что даже рука не поставлена. Вы новичок – это видно с первого взгляда на вашу работу. Если вы, как утверждаете, действительно научились этому сами, то вы – молодец. По композиции и колориту все совсем не плохо. Довольно прилично. Очень жаль, что вы занимаетесь от случая к случаю… Из вас, девушка, могло бы что-то получиться, – если бы в свое время за вас кто-то взялся. Если бы вы учились в нашем Институте искусств. А так у вас нет навыков и очень мало наработок. Всего одно полотно! Пока этого мало!

– Конечно, – подтвердила какая-то женщина с непробиваемым лицом. – С одним

единственным полотном не приходят на конкурсы и выставки. А сидят дома и работают, чтобы полотен было больше, чем одно.

Я чувствовала, что сейчас упаду. На мою беду вмешалась еще одна женщина, пожилая, очень маленькая, в круглых очках и с громким скрипучим голосом, до невозможности противным:

– Ох уж мне это ваше современное искусство! И что вы тут умудрились разглядеть, уважаемый коллега? – обратилась она к седовласому мужчине. – Да при чем здесь непоставленная рука? Вы все со своей рукой, как будто это главное! Ну вот что на нем изображено, на вашем полотне, милая? – она обратилась ко мне. – Девушка и мельница! А что это значит? Кто эта девушка? Почему у нее такие нелепые стоптанные ботинки? Почему за ее спиной мельница? Почему эта девушка сидит – прямо на дороге, на земле? «Глазами молодых»! И что, у нас такая молодежь? Сидит в пыли, в нелепой скукоженной позе… – она сгорбилась и постаралась сымитировать позу героини моей картины. – Я не понимаю, что это и зачем! Вот не понимаю и все!

Я лишь грустно улыбнулась. Я могла бы ей объяснить, но сомневалась, что даже тогда она поймет.

Очевидно, эта ничего не понимающая старушка, к несчастью, имела авторитет в комиссии. После ее слов и все остальные начали посмеиваться, даже тот горбоносый седовласый мужчина, который вроде сначала что-то увидел в моем творчестве. Все вдруг осознали, что тоже не могут взять в толк, что означает моя картина, в чем ее идея, какую смысловую нагрузку она несет и зачем она вообще была написана. Я опустила голову. Руки сами собой стали сворачивать полотно в трубочку, чтобы засунуть его обратно в тубус.

– Это очень странная работа, – вдруг услышала я. – Странная… но хорошая. Ну-ка, разверните ее обратно!

Я подняла глаза. Ко мне, улыбаясь, шла хрупкая пожилая женщина, с копной белых волос, ярко-оранжевыми губами и крупными серьгами из бирюзы. Я послушно начала разворачивать холст.

– Что-то в ней есть, в этой девушке, – женщина взглянула на меня поверх очков и снова улыбнулась. – И в девушке на этом полотне – тоже.

– Иоланта Давыдовна, позвольте, – попыталась вмешаться та вредная старушка со скрипучим голосом, но моя заступница повелительно подняла руку.

– Коллеги, напоминаю вам, что наша выставка называется «Глазами молодых». Ну так вот: молодые так видят! – она еще раз осмотрела картину. – Да! Решено: мы покажем это произведение людям! – подытожила она нашу встречу.

Как я потом узнала, это был главный искусствовед. Именно ее мнение оказалось решающим. Окрыленная, я вышла, нет, выпорхнула из галереи. Всю дорогу домой я не могла сдержать счастливую улыбку. Впервые за долгие годы в моей жизни забрезжил слабый лучик надежды.

***

Правило № 8: Сотрудника, подвергшегося моббингу, постоянно пытаются в чем-то уличить, поймать на каком-нибудь нарушении. В особо тяжелых случаях за ним устанавливается тотальная слежка.

ПОДКОВЫРКА ВОСЬМАЯ: А МЫ ВСЕ ПРО ТЕБЯ ЗНАЕМ!

– А что за картина стоит у тебя дома?

Я вздрогнула: плоская, как бумажная куколка, Полина стояла у моего стола, по привычке уставившись на мою грудь. Было непонятно, как при всей ее медлительности она вот так неожиданно возникает рядом с тобой, как чертик из табакерки. Я нервно поерзала на месте. Открытие выставки было как раз сегодня. Днем состоялась презентация с участием самих художников, которую я пропустила – мое приглашение так и осталось лежать дома на буфете. С утра я то и дело нервно поглядывала на часы: два часа до открытия, час назад, три часа назад. На мою картину уже смотрят люди, а я не могу увидеть их реакцию. А мне было не просто интересно, мне было жизненно важно узнать, как ее приняла публика. Но именно в тот день ко мне должен был прийти клиент, и я не могла отпроситься. В «Искустве жить» о своем участии в выставке я, конечно, никому не сказала. Но несмотря на то, что я ни с кем из них практически не разговаривала, девицы всегда каким-то странным образом все про меня узнавали. И откуда они все узнавали?