Жестокеры
Шрифт:
Их неприязнь и враждебность ко мне удивительным образом сочетались с каким-то нездоровым любопытством. Озадаченная, я смотрела на Полину, которая продолжала стоять надо мной, явно наслаждаясь тем эффектом, который произвел на меня ее неожиданный вопрос. Я смотрела в ее холодные немигающие глаза, не зная, что ей ответить. Отрицать существование картины бессмысленно: если бы Полина не знала, что картина существует, она никогда бы этого не предположила – ей бы это просто не пришло в голову. Но… все-таки откуда она знает про картину и про выставку? Ведь о моем участии в ней известно только мне и работникам галереи…
– Откуда ты знаешь? – прямо спросила я, наивно надеясь, что Полина честно ответит
Полина еще какое-то время стояла и с улыбкой смотрела на меня, наслаждаясь моей реакцией. А потом, продолжая загадочно улыбаться, наконец сказала:
– А мы все про тебя знаем!
Она стояла, упиваясь недоумением, которое наверняка отразилось на моем лице. А потом оперлась рукой о стол и немного наклонилась вперед.
– Кстати, хотела тебя спросить. Скажи, а зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Зачем ты рисуешь эти свои картины? Ведь ты же простой менеджер. Ха, может, надеешься прославиться?
Я не отвечала. Полина продолжила меня кусать:
– Сама подумай: если бы у тебя был талант, разве бы ты здесь работала? Прости, но просто это глупо – претендовать на что-то большее, чем ты являешься, чем заслуживаешь. Больше, чем ты есть, ты все равно никогда не станешь.
Насладившись обескураженным выражением моего лица (о, оно наверняка было именно таким!) и, наконец, насытившись, Полина развернулась и медленно поплыла на свое место. Сердце у меня опустилось. Я смотрела ей вслед.
«Есть в этом городе, во всем этом мире нормальные люди? Остались ли они еще где-нибудь? Неужели не бывает иных отношений – искренних, теплых, дружеских? Неужели только вот это больное, убогое взаимодействие?»
Общение с этой костлявой язвой выбило меня из колеи. Я с трудом доработала этот день. Отпросившись на час пораньше, я помчалась в галерею, чтобы успеть до закрытия взглянуть на свою картину – не как ее автор, а как зритель. День был серый и дождливый. Я сидела, прислонившись виском к оконному стеклу, по которому тоненькими струйками стекала с крыши автобуса грязная вода. Осенние листья бились в окна, когда автобус, проезжая по улицам, задевал ветки немногих уцелевших деревьев. Здесь, в центре, их почти все вырубили…
«А Город Высоких Деревьев сейчас, наверно, утопает в золоте и багрянце…»
Я мысленно представила себе родные аллейки, устланные ковром осенних листьев – вот бы сейчас по ним пройтись…
Я снова вернулась мыслями к своей картине. Интересно, в какой зал ее повесили? Как она расположена относительно других картин? Эти беспокойные мысли весь день не давали мне сосредоточиться на работе. И все же кто из галереи рассказал про мою картину этой вредной Полине? Я не могла выбросить из головы этот странный разговор. Я сама не понимала почему, но все это вызывало во мне какое-то смутное беспокойство.
«А что за картина стоит у тебя дома?»
Стоп! Я резко выпрямилась. Почему Полина сформулировала свой вопрос именно так? Получается, она, возможно, и не знает про выставку. Но ей откуда-то известно, что у меня дома стоит картина. Точнее, стояла, ведь сейчас-то ее там нет. Значит, выставка тут ни при чем, и еще до нее Полина уже знала, что… Но как? Откуда?
«… открытие выставки молодых художников, посвященной …» – вдруг проорал мегащит.
Я вытянула шею, пытаясь увидеть экран, но автобус как раз свернул за угол и остановился недалеко от зеленого здания с высокими белыми колоннами.
***
Я переживала напрасно: картину расположили удачно – почти в центре одной из стен, в зале, выкрашенном в кирпично-коричневый цвет. К тому же в широкий проем картину было видно и из соседнего зала. Я шла, глядя на свое творение, с
Когда видишь свою картину, висящую где-нибудь в галерее, почему-то кажется, что это не ты ее написал. Именно такое чувство было у меня: я стояла перед полотном и смотрела на «Девушку на обочине» так, словно видела ее впервые. Действительно как зритель. Я разглядывала эти руки, обхватившие колени, эту бордовую длинную юбку, эти стоптанные остроносые ботинки и отчаявшиеся глаза – так, словно это все написал какой-то другой художник. Кто эта девушка? Из какой она эпохи? Каким ветром занесена в нашу действительность? Почему она так похожа на меня? Она сидит на этом полотне, как одинокий неприкаянный воробышек. Такой же была и я! Я почувствовала острую жалость – к ней и к себе. К нам обеим.
«Мы – двое с тобой – какие же мы одинокие в этом мире! Так же, как и тебя, меня саму словно «нарисовала» чья-то невидимая рука: такую несуразную, потерянную и ненужную…»
Я попыталась заглянуть в глаза своей героине, зная, что сделать этого не смогу: ее взгляд был направлен в сторону от зрителя. Но сегодня мне так хотелось, чтобы она ожила и посмотрела в лицо своему несмелому создателю. Гордость за свое творение, висевшее передо мной, смешалась с непонятной печалью, даже отчаянием. На глаза зачем-то навернулись слезы. Меня пробила какая-то странная мелкая дрожь. Я обхватила себя руками, чтобы ее успокоить. Я не ожидала, что могу так расчувствоваться. Я не понимала, что со мной. Я отошла в сторону и встала у окна – там, откуда не могла видеть свою картину. В зале еще оставалось несколько человек. Останавливались они и напротив «Девушки». С напряжением вглядывалась я в их силуэты, пытаясь по их позам, лицам и движению рук прочесть их реакцию. Этим людям было невдомек, что за ними украдкой наблюдает скромный несмелый автор этого странного полотна, который спрятался в угол и от переизбытка чувств готов расплакаться. Я невесело рассмеялась и повернула голову к высокому окну. Темные тучи уходили в сторону, на смену им пришли облачка – розовато-серые, подсвеченные выбеленно-желтым, словно написанные пастелью. Несмотря на наступающий вечер, стало как будто светлее.
Я не знаю, сколько я так простояла, глядя на небо. Когда я снова перевела взгляд в зал, я увидела, что напротив моей картины стоит высокая светловолосая девушка. На ней была байкерская кожаная косуха и красивое темное платье, из какой-то необычной ткани, с переливами цвета морской волны. На ногах у девушки были черные ботинки с тракторной подошвой и металлическими заклепками. Возможно, ботинки и косуха показались бы чересчур грубыми простому обывателю, но я отметила, как необычно они контрастируют с таким платьем. Заметила я и то, что подходящие к полотну люди задерживают взгляд не столько на моем творении, сколько на этой девушке. Впрочем, она сама не обращала на них никакого внимания. Поизучав некоторое время картину с близкого расстояния (она практически касалась ее кончиком своего тонкого, чуть вздернутого носа), девушка отошла подальше и склонила голову набок. Она была одним из последних на сегодня зрителей – оставалось не более получаса до закрытия галереи.
Я решила быстро пройтись по залам и посмотреть работы других художников. А еще мне хотелось найти и поблагодарить эту необыкновенную женщину – главного искусствоведа. Ведь именно ее поддержка привела к тому, что моя картина здесь, на одной из стен галереи. Но я понимала, что под конец рабочего дня застать ее на месте, конечно, не удастся. Мне встретилась секретарь, которая как раз собиралась уходить. Она узнала меня.
– Так, художница! А вас почему не было на открытии? Иоланта Давыдовна очень недовольна была, что вы не пришли. Она спрашивала про вас.