Жестокеры

Рува Алиса

Я тяжело вздохнула и разжала пальцы. Рисунок выпал и залетел под кровать. Как будто спрятался там, боясь быть уничтоженным. Боялся он не напрасно: я действительно хотела его порвать. На мелкие-мелкие кусочки. Просто лень было нагибаться.

Ее рождение – рождение моей новой личности – давалось мне невероятной болью и муками. Казалось, она, огромная, гораздо больше меня, росла прямо из глубины моего тела и буквально разрывала его на части. Как же мне хотелось послать к черту все эти тяжелые мысли, сомнения и переживания!

Последний день отпуска бессмысленно догорал в лучах заходящего солнца. «Шедевр» так и не был создан. Не появилось даже эскиза. И в этот раз я промучилась зря. Перегорела, не дав пламени.

***

Тогда я еще не

знала, что оно никогда не приходит по заказу и по щелчку. Когда у тебя есть время и ты готова. Когда ты специально взяла для этого отпуск. Нет, оно всегда приходит неожиданно и без предупреждения. Без стука. Его нельзя запланировать и предугадать. Его приход невозможно обеспечить тем, что ты садишься за стол или встаешь с кистью у мольберта, с твердым намерением плодотворно потрудиться. Нет, с Вдохновением так не получится! Ты можешь провести весь день за этим столом или за этим мольбертом, занимаясь всякой ерундой. Зато в другой день Вдохновение само неожиданно налетит на тебя и буквально собьет тебя с ног, когда ты будешь к этому совершенно не готова. Например, когда будешь сломя голову нестись вниз по лестнице, опаздывая на работу после беспокойной ночи, которая последовала за трудным днем, проведенным в дороге.

Мои мучительные раздумья продолжились и в автобусе, который нес меня назад в нелюбимый город …sk. Дорога всегда располагает к таким размышлениям. Я закрыла глаза и погрузилась в себя. Вот и прошел мой «творческий» отпуск. И его я умудрилась потратить впустую, как трачу впустую и всю свою жизнь. Сколько я всего упустила, сколько от меня ускользнуло… и продолжает ускользать… Потерянная любовь, прошедшая молодость, ушедшие близкие… Потери, потери, потери… И ничего взамен. Каким еще ты можешь стать от такой жизни? Да никаким другим, кроме как тем, кто ты есть – одинокий несчастный безумец, у которого больше нет сил на то, чтобы жить…

Сейчас такое время, когда каждый обязан быть счастливым. Вот и мать говорит о счастье так, словно это не ощущение радости и полноты жизни, а твоя обязанность, долг. А если жизнь складывается по-другому, тяжело и трудно, то на тебя смотрят как на сбитую машиной собаку: жаль, что ты не умерла сразу. Ты раздражаешь всех своими страданиями, тебя хотят поскорее убрать с глаз долой, скинуть на обочину… Так я себя и чувствовала – собакой с перебитым хребтом, скинутой на обочину. И теперь – в том состоянии полной разрухи, в котором я сейчас сижу…

Я открыла глаза. Но почему именно это слово – «сижу»…? Почему «сижу», если я скинутая на обочину собака? Не «валяюсь», не «лежу»? А сижу? К своему удивлению, я поняла, что не только сижу, но и жду? Чего?

Утром, когда я уже собиралась выходить, я зачем-то подошла к окну и оперлась руками о подоконник. Я словно не могла выйти из комнаты, не додумав начатую вчера мысль. За стеклом весело шелестели молодой клейкой листвой высокие липы. Все казалось таким солнечным и радостным и так контрастировало с моим подавленным состоянием, мыслями о собственной бесполезности и целых двух неделях свободы, которые были потрачены вот так бестолково.

«Так чего я все-таки жду?»

Словно очнувшись ото сна, я поняла, что дико опаздываю. Я схватила сумку, быстро вышла и закрыла за собой дверь. Но, бегом спускаясь по лестнице, я все равно продолжала думать об этом неясном образе, который все вился и вился вокруг меня, и который я никак не могла ухватить.

«Так чего я все-таки жду?.. Да ничего я уже не жду! И будущее мое как в тумане…»

Будущее мое как в тумане? И тут, внезапно я увидела ее – себя! – героиню своей картины! Она сидит на дороге, а вокруг – туман. Вдалеке смутно вырисовывается силуэт мельницы… Она, усталая и отчаявшаяся, не просто сидит на обочине. Она не отдыхает, она сошла с дистанции – с дороги, по которой продолжают идти другие. Другие, но не она. Потому что она – я – осталась в пролете. На обочине дороги жизни. И вот теперь я сижу на этой обочине, а все идут мимо меня, довольные, счастливые. Они все идут мимо, они все обогнали меня: добрые и злые, умные и посредственные – любые, все. Даже те, про кого я никогда бы не подумала, что и они меня обгонят. Но меня обогнали даже они, а я сижу, сижу

одна на обочине и считаю свои потери. Свои ушедшие и уходящие годы. Уходящие стремительно и бесполезно…

– И я сижу…

Я быстро взбегала обратно наверх.

– …на обочине…

Мои ноги отсчитывали ступеньки – одну за другой. От быстрого бега я задыхалась.

– … Дороги Жизни! Значит вот так, да? Пока я была в отпуске, я ничего не смогла придумать. Но стоило только вернуться и выйти на работу…

Я поняла: это ТО, что я так мучительно и долго искала. Распахнув дверь и влетев в комнату, я достала палитру с теми давними следами багрянца и подковырнула пальцем слой засохшей краски, как запекшуюся кровь на ране. Я лихорадочно налила в масленку льняное масло, чтобы разбавить эту засохшую краску, и принялась рисовать эскиз. Быстрыми хаотичными движениями, ломаными линиями я на какой-то первой попавшейся под руку картонке набрасывала то, что видела, пока образ не ушел, пока он еще был четким. Грустная девушка, с моими чертами лица, сидит в неудобной позе, как нахохлившийся воробышек… длинная бордовая юбка, в цвет моего бархатного платья, из-под нее выглядывают стоптанные остроносые ботинки, у меня такие были в юности, тогда так модно было, и я до сих пор хожу в них – не в буквальном смысле, конечно… Ботинки с отбитыми носами – конечно отбитыми, ведь она прошла напрасно столько дорог! Ей нигде не были рады… и мельница на заднем плане, и туман, и свинцово-серое небо. Все!

Нет не все. На дальнем плане сияет просинь. Все-таки просинь! Мааааленьким обнадеживающим пятнышком.

Времени на то, чтобы выдавливать ультрамарин у меня не было, поэтому я просто написала это слово в верхнем углу листа – «просинь». Я смотрела на эскиз, не дыша, забыв, что опаздываю на работу. Я думала о том, что полотно должно быть гораздо большего размера, чем мои ученические этюды. А значит, нужно покупать новый мольберт и большой холст. Я вскочила, но тут же с бешено колотящимся сердцем снова опустилась на диван.

«Спокойно, АЕК! – рукой я гладила себя по груди. – После работы ты зайдешь в художественный салон и купишь все, что необходимо. А сейчас тебе надо успокоиться и все-таки дойти до работы. Но боже, как же теперь не хочется туда идти! Еще больше не хочется, чем обычно!»

Я хотела приступить немедля, прямо сейчас! Но я заставила себя взять сумку и снова выйти из комнаты. Спускаясь вприпрыжку по лестнице, я не могла сдержать радостной, жадной улыбки нетерпения.

4

Только когда ты дойдешь до крайней степени отчаяния, наступает поворотный момент, и что-то начинает меняться в твоей жизни – только тогда, не раньше. Наверно, я так натерпелась и так страстно желала добрых перемен, что они и в самом деле вскоре начались.

Но сначала была она – долгая и нелегкая работа над моей первой картиной. На нее ушло больше двух месяцев. Это было нескончаемое число вечерних сеансов, во время которых я теряла счет времени. Приходила в себя я далеко за полночь. Я спала несколько часов, а потом просыпалась и шла на работу. Чтобы вечером вернуться и снова сесть перед мольбертом. Когда были сделаны завершающие штрихи – далеко за полночь – я нашла себя в комнатушке бабушки Фриды, с готовой картиной, стоящей передо мной. Я долго сидела и рассматривала ее. Колорит был завораживающим: фигура в красновато-коричневом, местами темно-бордовом одеянии, сидела на серо-бирюзовом фоне, переходящем в теплый серый, а через него, постепенно высветляясь, – в бледно-лимонный. Мне удалось передать светотень так, что казалось, будто девушку выхватывает из тумана какой-то невидимый луч – неяркий, чтобы не сбивать общее настроение и атмосферу. Или как будто от нее самой исходит какое-то мягкое сияние, так что ее кожа светится, как фосфор. Я протянула пальцы к портрету и отвела руку, не смея дотронуться. Я в восхищении замерла над своей завершенной работой, не дыша, боясь прикоснуться… Я не верила, что это сделала я. Написано вроде твоей рукой, но как будто не тобой, а чем-то (кем-то) свыше… Как будто вдохнули жизнь, наполнили цветом и светом, а ведь это всего лишь кусок ткани и краски на нем…