Жестокие наследники

Вильденштейн Оливия

Пот струйками стекал у меня по затылку, пропитывая всё ещё влажный костюм. Подумать только, час назад я нежилась в ванне, удивляясь, почему моя кожа не блестит, когда намокает. Какие мелочные, ничтожные размышления.

Зарычав, как тигр, я нанесла ещё один удар. Дубинка вылетела из рук, ударилась о стекло и упала, а затем покатилась к ботинкам Римо.

Он наступил на неё, но не наклонился, чтобы поднять.

— Всё выплеснула?

Я баюкала свой

локоть.

— Нет. Даже близко нет. Когда я увижу Грегора… — я замолчала.

Когда… Какой опасной вещью был оптимизм — он заставлял тебя верить в чудеса.

— Сосредоточься на этом. О том, что ты с ним сделаешь, когда увидишь его.

Резкий звонок снова превратился в отрывистую трель, каждый такт был похож на скрежет гвоздя по гладкому куску грифельной доски.

Скрежет. Скрежет. Скрежет.

— Клянусь, именно поэтому мы не встретили ни одного заключенного. Они все сошли с ума и положили конец своему жалкому существованию.

— Ты забываешь, что смерть, похоже, тут невозможна.

— Может быть, в этой камере так оно и есть.

Его губы горько скривились.

— Я говорю, что мы этого не узнаем.

Я уставилась на звенящую коробку, затем нахмурилась, заметив, что поверх чёрточек появились буквы. ПОПЫТКА. Затем: ПОСЛЕДНЯЯ. Попытайся в последний раз? Последняя что? Последний день…

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Последняя попытка? — голос Римо, казалось, усиливался стеклянным фасадом.

Что произойдёт, если мы потерпим неудачу? Я не осмеливалась высказать своё беспокойство вслух. Я даже не хотела предполагать, что могло бы произойти, потому что, зная Грегора, это было бы хуже смерти.

Шум в моих ушах усилился, отдаваясь в висках.

— Не думаю, что это дата.

Римо нахмурился.

— Твой дедушка обожает дурацкие игры. Я думаю, что это просто ещё одна из них. Мне кажется, что эти четыре цифры соответствуют чему-то в гостинице.

Я уже была за стойкой, поднимала бутылки с алкоголем, проверяла этикетки.

— Посмотри на столы и стулья. Может быть, на одном из них вырезан номер.

Я не была уверена, что Римо согласится. Он был не из тех, кто подчиняется приказам. Особенно от меня. Он оглядел зал, где стояло около дюжины столиков, а затем, словно решив, что моя идея не совсем нелепа, направился к ближайшему. После того как мы обыскали весь ресторан, Римо объявил, что направляется на второй этаж. Прежде чем уйти, я в последний раз оглядела комнату, заметив, что пирог дематериализовался. Хотя на кирпичах не осталось жирных следов, его сладкий маслянистый аромат витал в воздухе, как дым от жирного костра.

У меня скрутило желудок. Когда его не вывернуло наружу, мне стало немного легче дышать. Ну, настолько легко, насколько это было возможно, когда слова

«ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА» продолжали мигать, перемежаясь непрерывным звуковым сигналом.

Перед уходом я попробовала воспользоваться раковиной за стойкой бара, но оттуда не выплеснулось ни капли воды. Во рту у меня пересохло, как на дороге в Приграничной стране. Я прямиком направилась на кухню, сделала несколько больших глотков из миски, радуясь, что у меня хватило предусмотрительности наполнить её, затем осторожно поставила на стол.

Я уже обыскала ящики и буфеты — всё пусто, — но моё внимание привлекла гравюра у дверцы шкафа. Я подошла к нему. Кто-то вырезал сердечко и поместил внутрь него имена БЛЕЙК + КЭТ. Холодок пробежал по мне. Был ли это тот самый Блейк, которого впитал в себя Джими Каджи, когда восстал из могилы? Были ли моя мать и Блейк любовниками? Нарисовала ли она сердечко? Неужели он? Было ли это вообще реально?

Моё имя прозвучало где-то за пределами кухни. Я оставила пометки на стене и поднялась наверх, чтобы найти Римо. К тому времени, как я добралась до лестничной площадки, я снова запыхалась.

— Нашёл что-нибудь? — с надеждой спросила я.

Он вышел из самой большой комнаты, неся в руках фотографию в рамке, на которой были изображены двое детей: один с чёрными косичками и чёрными глазами, другой со светло-голубыми глазами и волосами, подстриженными так близко к голове, что невозможно было определить цвет. Девочка сидела на лестничной площадке домика на дереве, поджав тонкие, как палки, ножки, а мальчик взбирался по лестнице, оглядываясь через плечо на камеру.

— Это моя мать?

— Возможно, но я не поэтому отцепил её от стены. Смотри.

Он указал на нижнюю часть фотографии, где ручкой была нацарапана дата 2008.

— Это единственная, на которой есть дата. Я проверил их все.

— Ты проверил каждую спальню?

— Да.

— И ты больше ничего не нашёл?

Он покачал головой, отчего прядь рыжих волос упала ему на глаза.

— А ты?

Я подумала о гравировке на кухне, но поскольку на ней не было никаких цифр, я решила, что мне не нужно делиться этим с Римо.

— Может, нам попробовать 2008 год?

Мурашки пробежали по моей коже, пробуждая каждый маленький синяк и порез на моём теле.

— Что, если мы ошибаемся?

— Что, если мы правы?

Он сунул фотографию под мышку.

Закусив губу, я последовала за ним обратно вниз по лестнице. Мой желудок скручивало и выворачивало наизнанку, как будто он пытался мне что-то сказать.

В шесть быстрых шагов Римо добрался до коробки сигнализации, а я тем временем застыла на пороге, не сводя взгляда с ближайшего ко мне стола, вернее, с того, что лежало сверху. Я вцепилась руками в спинку стула и так пристально уставилась на чёртов пирог, что его контуры расплылись. А потом внезапно они заострились, и я подняла взгляд.