Житие маррана

Агинис Маркос

Маркос закрыл потайную дверь. Отшельник повел рукой, приглашая нас занять свои места в креслах с пышными подушками, а сам уселся во главе стола, на который хозяин дома бросил колоду карт, сказав:

— Можно начинать.

— Карты должны оставаться здесь всю ночь, — произнес бородатый гость. — Если уж попадемся, так на азартных играх, а не на том, что справляем Праздник Опресноков.

— Не попадемся, — успокоил его брат Урета. — Это идеальное убежище.

Долорес наклонилась и извлекла откуда-то тяжелое серебряное блюдо. Подняла его на вытянутых руках, а потом бережно поставила на скатерть. На блюде лежали пластины мацы, кусочек жареной баранины с костью, пучки трав, сельдерей,

яйцо, сваренное вкрутую, и стояла маленькая мисочка с кашицей цвета корицы.

Маркос раздал нам глиняные чаши.

— Только вчера привезли, — сообщил он. — Новенькие, как и полагается.

— К следующей Пасхе все побьются, — засмеялась Долорес^[76].

— Вот так… — тихо проговорил гость, раскладывая опресноки в особом порядке.

Маркос оперся на край стола и обратился к нам с торжественной речью:

— Мы собрались здесь, чтобы провести седер Песах^[77]. «Рукою крепкой вывел нас Господь из земли Египетской, из дома рабства». Много пришлось выстрадать еврейскому народу, но Бог дал ему Завет и землю обетованную. А сейчас, — он выдержал паузу, — над нами тяготеет рука нового фараона — инквизиции. Иго ее тяжелее камней, из которых строились пирамиды, оно полно презрения и ненависти. Наших пращуров понукали и наказывали, но позволяли оставаться собой. Нам же приходится таиться и прятаться. Однако раввин Гонсало де Ривас все же смог почтить нас своим присутствием. Он, великий знаток Писания, совершил паломничество в Святую Землю, а теперь посещает тех, кто живет в рассеянии. Добро пожаловать в наш город и в наш дом, равви! Видеть вас здесь — огромная радость.

Я то и дело поглядывал на брата Хуана Баутисту Урету. Странно, очень странно смотрелся человек в рясе мерседария на иудейском празднике. Раввин погладил волнистую бороду и обвел нас влажными глазами.

— Ко всякому торжеству следует готовиться, — произнес он. — Маркос раздобыл новую глиняную посуду, а Долорес испекла мацу^[78], зажгла свечи и произнесла над ними благословения. Каждый из вас завершил все дела, чтобы прийти сюда, а я специально приурочил к седеру свое пребывание в Сантьяго.

Раввин откупорил кувшин и разлил вино по чашам.

— Ну вот, теперь все готово. — Он поднял на нас ласковый взгляд и, словно догадавшись, что мы нуждаемся в дополнительных объяснениях, снова погладил бороду. — Братья, шли века, одни праздники исчезали, другие появлялись, но этот, самый древний из всех, не прейдет никогда, а ведь ему уже три тысячи лет. С ним связана мечта заветная и труднодостижимая — мечта о свободе. О прекрасной, желанной свободе. Нет, не далекие предки наши, чьи кости давно истлели, находились в рабстве там, в неведомой стране под названием Египет. Это мы сами, живущие сейчас, стонали под бичами, а потом вырвались на волю. Великий Исход не остался в прошлом, он вечно длится, вечно повторяется. Притеснители рядятся в другие одежды, но мы продолжаем стремиться к освобождению. Те грандиозные события придают нам силу, вселяют веру в то, что даже из самой отчаянной ситуации непременно найдется выход.

Он указал на блюдо.

— Вот перед нами пасхальные символы: маца есть пресный хлеб, испеченный на раскаленных камнях. Кусочек баранины с костью служит напоминанием о годовалом ягненке, чьей кровью евреи помазали дверные притолоки, чтобы спасти своих первенцев от гибели. Горькие травы — это горечь египетского рабства. Смесь из фруктов и молотых орехов означает глину, которую месили еврейские невольники. И наконец, — раввин поднял указательный палец, — крутое яйцо. Это символ жизни, а также символ упорства нашего народа, ведь чем дольше

его кипятят, тем тверже оно становится. Кроме того, яйцо является традиционным символом печали и траура, его положено есть тем, кто потерял близких. Теперь же мы делаем это в память о египтянах, утонувших в Красном море во время Исхода, и таким образом показываем, что даже своих врагов не следует ненавидеть, ибо все люди сотворены по образу и подобию Божию^[79].

Затем Гонсало де Ривас указал на кубок в центре стола, до краев наполненный вином.

— Из этого кубка будет пить пророк Элиягу, наш гость. На огненной колеснице вознесся он на небеса, а в эту ночь, окруженный облаком, входит в пещеры и подземелья, где мы, евреи, справляем Песах.

Раввин опустился на подушку, лежавшую на кресле.

— Воссядем же, как вельможи. В эту ночь всякий еврей досыта вкушает свободу. — Он простер к нам руки. — Стол, накрытый белой скатертью, подобен алтарю. Выпьем вина и разделим опресноки, а потом будем наслаждаться трапезой, которую приготовила Долорес.

Гонсало де Ривас встал, и мы вслед за ним. Он поднял чашу, благословил вино, отпил немного, а потом пустил по кругу. Каждый осторожно брал сосуд двумя руками и делал глоток. Затем раввин взял нарезанные овощи, обмакнул их в соленую воду и раздал нам. Разломил пластину мацы, одну часть опустил на блюдо, другую спрятал между подушками.

— Обычай оставлять часть мацы на потом должен напоминать нам о скудной пище угнетенных, всегда приберегавших что-то на черный день, а также о том, что хлебом положено делиться с ближним^[80].

Он поднял пасхальное блюдо со всем, что было на нем разложено, и звучным голосом произнес:

— Вот хлеб бедности, который ели отцы наши! Каждый, кто голоден, пусть придет и ест. Каждый, кто должен праздновать Песах, пусть придет и празднует с нами. В этом году — здесь, в будущем году — в Иерусалиме. В этом году — рабы, в будущем году — свободные люди.

Раввин поставил блюдо на стол и обратился к Долорес и Маркосу, не сводившим с него глаз:

— Я знаю, что дети не могут быть с нами. Это опасно. Но в Риме и в Амстердаме, где евреи не так бесправны, дети — главные участники торжества. Самые маленькие задают вопросы, предваряющие чтение Агады^[81]. Сегодня их может задать Долорес. Начинай, дочь моя.

Долорес залилась краской и стала читать:

— Послушаем же, чем отличается эта ночь от всех остальных ночей. Почему нет квасного на столе? И зачем тут горькая зелень? И почему мы один раз макаем овощи в соленую воду, а второй раз — горькие травы в смесь из фруктов и орехов? И почему мы сидим в креслах облокотившись?

— Эти наивные вопросы, — улыбнулся раввин, — звучат из уст того, кто видит праздник детскими глазами, а потому на них следует давать понятные ответы. Так мы освежаем в памяти великие события, которыми отмечена история нашего народа, не даем им отойти в прошлое. Тогда евреи были рабами, но освободились. Сейчас стонут под гнетом, но обязательно обретут свободу. Вот уже три тысячи лет в ночь Песаха мы вновь переживаем то великое чудо.

Он открыл Библию.

— Агады у нас нет, почитаем вместо нее книгу Исхода.

Его звучный голос наполнил наше тайное убежище, оживил незабываемые дни. Мы сидели не дыша, мы словно наяву видели и жестокосердного фараона, и страшные казни египетские, и ягнят, принесенных в жертву евреями, и, наконец, толпы людей, покидающих свои дома.

Раввин отпил вина и снова пустил чашу по кругу. Затем взял вторую пластину опреснока, разломил ее на мелкие кусочки и раздал нам. Торжественная часть празднества подошла к концу.