Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

„Жизнь Витторіо Альфіери изъ Асти, написанная нмъ самимъ" представляетъ собою не только лзшшій источникъ для біографіи поэта, но иметъ самостоятельнз’ю художественнз'ю цнность, давно понятую европейскою критикою. Альфіери воспользовался своимъ,—и прирожденнымъ и выработаннымъ,—самонаблюденіемъ, прямотою и ясностью ума и правдивостью характера, чтобы прослдить свое развитіе съ ранняго возраста и вылпить яркз^тю стильнзчо фшурз^т 18 вка. Въ соотвтствіи съ тмъ міропониманіемъ, по которому онъ самъ создавалъ и строилъ свою жизнь, онъ придалъ этой фигз’р строгость, цльность, врность себ до мелочей; онъ, какъ гудожникъ, выдержалъ стиль фиіуры во всхъ подробностяхъ. Отъ этого въ книг получилась та правдивость въ цломъ и сз^щественномъ, которой не вредятъ ни неточности въ фактическихъ деталяхъ,—эти невольныя погршности памяти, если таковыя у автора есть, ни затаиваніе или произвольное освщеніе событій, что такъ естественно

при ретроспективныхъ взглядахъ на жизнь. Въ этомъ произвольномъ освщеніи событій итальянская критика пыталась было недавно изобличить Альфіери, но не совсмъ успшно: правдивость его была возстановлена. Впрочемъ, если бы „Жизнь”, какъ докз'ментъ біографическій, въ какихъ-нибз’дь частяхъ своихъ и не заслуживала полнаго доврія, то это не з^маляетъ хзщожественнаго ея значенія. Въ ней сквозь

призму времени, подъ чувствами давно минувшаго вка, глядитъ на насъ живая душа человка, страдавшаго въ поискахъ живого дла, поднятая этимъ дломъ на высоту, доступнзчо немногимъ избранникамъ, и скоро истощившая въ высокомъ подвиг вс свои силы. Почему же он такъ скоро истощились? Почемз^ такъ кратковременно было истинное творчество поэта?

Натура эта была, прежде всего, больная и, въ силз^т болзненности, незфавновшенная. Только благодаря^ ясному З'му и пламенной страсти з^млъ Альфіери устранить въ себ препятствія къ высшимъ достиженіямъ. Физическзчо природу его надо причислить къ дегенеративнымъ. Какъ сынъ очень поздняго брака своего отца, онъ является на свтъ съ организмомъ старчески надорваннымъ, Фз’нк-ціонирующимъ съ какими-то задержками и перерывами. Онъ приводитъ нкоторые факты изъ своего дтства, свидтельствзчоіціе о раннихъ проблескахъ честолюбія въ самолюбивомъ и упрямомъ ребенк; но все это могло бы проявляться, а потомъ и запомниться ярче и рзче, если бы въ немъ было больше той игры непосредственныхъ стихійныхъ силъ, которая сказывается шалостями, причудами и забавами этого возраста. Повиди-мому, душевныя силы ребенка долго находились въ такомъ же оцпненіи, какое настало для него и въ преждевременной старости его, въ 40 лтъ. Тмъ сильне запомнились и разсказаны имъ проявленія общей болзненности, врод меланхоліи, ипохондріи, диспепсіи и т. п., которыя зависли отъ дефектовъ нервной организаціи его и не были въ т времена поняты ни окружающими, ни врачами. Тотъ же застой умственныхъ и сердечныхъ способностей наблюдается и въ школьномъ его возраст. Онъ отрицательно относится къ образованію, которое давалось емз^г въ Туринской Академіи, этомъ придворно-пажескомъ заведеніи, кзща аристократическія семьи изъ всей Европы посылали своихъ сыновей; онъ намренно, быть можетъ, подбираетъ факты и краски, подтверждающіе отрицательный взглядъ на школу. Но, вдь, и въ томъ сухомъ риторическомъ матеріал, который онъ тамъ одолвалъ изъ-за отличій и наградъ, давалась все-таки нкоторая пища любознательности, давалась и возможность дисциплины и гимнастики для ума; а любознательность и гимнастика могутъ быть очень привлекательны свжемз' здоровому мозгу даровитаго школьника; но все привлекательное школьнаго з'ченія обходится молчаніемъ у Аль-фіери: очевидно, оно не оставило слда въ его дош, потомз^г что не возбз^тждало здоровой дятельности мозга.

ДрЗ’жескихъ связей,—этой потребности юнаго сердца,— которыми такъ впослдствіи дорожилъ Альфіери, онъ тоже не вынесъ изъ школьнаго возраста. Товарищей, пріятелей онъ надолго сохранилъ и поздне много общался съ ними въ Тз^грин; но не слз^тчайно вышло такъ, что никто изъ нихъ не сталъ ему особенно дорогъ и близокъ; и не въ нихъ была тому причина. Въ налур самого Альфіери, который не былъ, по вншнимъ условіямъ жизни, ни заброшеннымъ, ни обиженнымъ, ни угнетае-мымъ, не было той общительности, которая является потребностью столько же З’ма, сколько и сердца: онъ былъ застнчивый, з’грюмый, замкнутый въ себ юноша. Потребности чз’вства были подавлены его болзненнымъ самолюбіемъ, его непомрной гордостью и тмъ высокомріемъ, которое способно было з' боле живыхъ и Зфавновшенныхъ товарищей оттолкнз'ть проявленія всякой дружбы и симпатіи къ нему. Не встрчая въ нихъ участія къ себ, онъ и имъ платитъ холодностью и равнодушіемъ. Въ сердц у него тоже оцпенніе, что и въ мозгз^г. Отсюда его одиночество, его безъисходная тоска въ странствіяхъ по Европ, его скзжа свтскаго щеголя и бшеная игра 43'вственной страсти.

Непомрная гордость и самолюбіе, о которыхъ такъ краснорчиво говоритъ Альфіери въ своей „Жизни", начиная съ первымъ строкъ введенія, эта гипертрофія личности является тоже патологической стороной его натз-ры и составляетъ краез^ггольное основаніе всей жизни и дятельности. Онъ съ самыхъ юныхъ лтъ отмчаетъ въ себ это повышенное самосознаніе: сперва оно выражается и ребячливымъ желаніемъ выдляться вншностью, и обостренною чз’вствительностью ко всемз^г, что касается его нарз^гжности, и пристрастіемъ къ щегольствз', которое онъ сохраняетъ до самой возмз'жалости вмст съ желаніемъ нравиться женщинамъ. Въ юношескомъ возраст стремленіе возвышаться надъ общимъ з^гровнемъ проистекаетъ з’ него не изъ потребности привлекать къ себ людей, искать ихъ одобренія, симпатіи и дрз’жбы, а изъ желанія первенствовать, подавлять всхъ превосходствомъ, з’слаждать свое высокомрное я. Ничмъ не оправдываемое самомнніе его въ юности, не смягчаемое участіемъ къ людямъ, длаетъ его одинокимъ и презрительно-холоднымъ наблюдателемъ слабостей и пороковъ своего времени. Острую наблюдательность эту прилагаетъ онъ и къ самому себ. Характерно для него, что онъ часто принимался за дневникъ,—это обычное прибжище одинокой дз’ши, когда она ищетъ овладть собой или среди разнообразія вншнихъ впечатлній, или среди 063'реваю-щихъ ее внутреннихъ противорчій 43’вства и инстинктовъ. Дневникъ онъ ведетъ смолодз', когда еще не нашелъ себя, когда онъ ищетъ то твердое и неизмнное, что дало бы смыслъ и цль его существованію. Подъ старость, когда эта основа уже найдена и закрплена въ творчеств, онъ не ведетъ дневника, а даетъ отчетъ самому себ въ сдланномъ, отмчая годъ за годомъ, когда что было имъ задумано, начато, обработано, кончено... Онъ всегда занятъ собою, но и всегда строгъ къ себ; особенно дневникъ его молодыхъ годовъ — сплошное обличеніе праздности, глупости, густоты; да и въ „Жизни" онъ не скупится на самоосужденіе. И въ этой строгости та же гордость, то же высокомріе.

Эти природныя свойства имютъ огромное положительное значеніе въ его жизни. Они вызываютъ литератз’рное честолюбіе его, тотъ страстный порывъ къ слав, который пробудилъ и направилъ къ единой цли вс дремавшія въ немъ духовныя силы. Но прежде чмъ выдти на путь общественнаго служенія, на п}’ть славы и пользы челов-чествз^г, ему надо пройти еще тернистый путь самовоспитанія. Предстоитъ преодолть себя, излечить или побороть вс дефекты неуравновшенной природы, склонной къ необузданнымъ крайностямъ.

Противъ физическихъ недуговъ своей юности онъ инстинктивно находитъ средство въ верховой зд и въ пребываніи на воздух при путешествіяхъ въ экипаж, которыя онъ страстно любитъ. А борьба съ бурнымъ темпераментомъ, съ импульсивностью натуры дается труд-не. Онъ

разсказываетъ на всегда памятный ему случай, какъ изъ-за неосторожно, при прическ выдериз’таго волоса, онъ чуть было не убилъ до смерти своего врнаго, отъ души ему преданнаго слугз% Онъ стыдился потомъ той раздражительности, гд сила нервной возбудимости неизмримо превышаетъ причину возбужденія; гд личность, гордая своей независимостью, ставитъ себя въ зависимость отъ минутныхъ настроеній своего физическаго, животнаго я. Кще боле страдалъ онъ отъ силы чувственной страсти, отъ рабства, въ которомъ могла держать его женщина. Изъ того, что онъ разсказываетъ про свою вспыльчивость и, главное, про борьбу, которую онъ велъ съ недостойною его любовью, видно, что прирожденная сила его воли была значительно слабе, чмъ сила его инстинктовъ. Къ томз^г же и здоровье измняло ему въ самыя критическія минуты: такъ, терзаясь страстью, противъ которой возмущались вс его лучшія чувства, онъ тяжело захварываетъ какою-то небывалою непонятною никому болзнью, очевидно, нервно-мозгового происхожденія. Если въ своемъ творчеств поэтъ поражаетъ насъ силою, твердостью, стойкостью героическаго характера, сжатостью и суровостью своего стиха,—то эти признаки

мужественной воли оказались въ Альфіери качествами сознательно выработанными. Природная же сила воли уступала въ значительной степени влеченіямъ темперамента. Поучительнымъ считается анекдотъ, разсказанный имъ въ „Жизни* о томъ, какъ онъ отрзалъ себ косу, безъ которой пельзя было показываться тогда въ обществ, какъ онъ потомъ привязывалъ себя къ креслу веревками,— все, чтобы запретить себ ходить къ предмету своей низкой страсти. Человкъ, обладающій крпкой силой внутри себя, станетъ ли прибгать къ мрамъ такого вншняго насилія, чтобы удержать себя отъ соблазна? И не воля обуздала, наконецъ, эту пылкость и неукротимость, а одна,—правда, боле высокая,—страсть побдила другую. Честолюбіе, овладвшее душою Альфіери въ разгаръ его чзшственной страсти, помогло ему освободиться и найти въ самомъ себ то лучшее я, которое онъ нашелъ йотомъ и въ достойной любви къ „Госпож" своей.

Любовь и дрз'жба, поддержавшія его въ трудности и напряженности первыхъ литератз^трныхъ работъ, раскрыли во всей полнот внутреннее содержаніе его замкнутой въ себ натуры. Форма, какзчо онъ придалъ своему чувству къ графин Альбани, это—обломокъ былого мистицизма и средневковаго поклоненія Мадонн; заимствована она была въ образцахъ классической поэзіи Италіи и, въ сущности, также мало мирилась съ раціонализмомъ и безвріемъ вка Просвщенія, какъ и съ чичисбеизмомъ итальянскаго общества; это былъ необходимый компромиссъ и нчто, хотя риторически искусственное, но глубоко искреннее и серьезное. Поклоненіе „Госпож", ея кроткому нраву, уму и образованію, было одного происхожденія со всею литературною дятельностью Альфіери: оно шло изъ глубинъ его иатз'ры; оно было такою же неискоренимой потребностью, какъ трагедія его, гд, воорзуженный мыслью и чзувствомъ новаго вка, поэтъ изливалъ въ формахъ, заимствованныхъ у древнихъ, весь пылъ негодованія, обличенія и протеста. Искусственность и надуманность являются неизбжнымъ послдствіемъ того напряженія воли, въ силу котораго работаетъ авторъ. Въ душ Альфіери, какъ и въ поэзіи его, какъ въ рзкости и жесткости его кованнаго стиха, не было непосредственнаго чувства, не было ни граціи, ни плавности, ни той широты своенравной фантазіи, которая раскрываетъ душу поэта „всмъ впечатлньямъ бытія". Его натур совершенна 43'жда была та внутренне-зфавновшенная, какъ бы стихійная, сила, которая, незамтно и постепенно нарастая въ человк, безъ принужденія и муштрованія, безъ порывовъ, сз'дорогъ и скачковъ, безъ насилованія волей и разез'дкомъ,— которая течетъ какъ рка, только въ силу присущей ей естественной потребности движенія. Такого природнаго творческаго дара поэтовъ „милостью Божіей" лишенъ былъ Альфіери. Импульсомъ его творчества была не стихійная сила таланта, а честолюбіе даровитаго человка, ршившаго оправдать свое самомнніе какъ въ своихъ глазахъ, такъ и въ глазахъ современниковъ и потомства, оправдать свободно избраннымъ служеніемъ человчествз'. Эта задача подняла личную его жизнь на болынзчо высотз'. Поэзія, какъ изученіе и какъ творчество, была для него школой самовоспитанія, укрпленія въ себ воли, мз'жества, гражданской добродтели; такое же воспитательное дйствіе оказывала она впослдствіи и на общество.

Отъ состоянія болзненно-оцпенлаго, преждевременно дряхлаго, отъ мелочного тщеславія, отъ з'зкаго самолюбія—къ мужественно-сильному и здоровомз^т, къ высокому подъему дятельности во всей полнот отпущенныхъ ему природой силъ и дарованій—таковъ былъ путь, начертанный для Альфіери его умомъ, страстною натзфой и дз'хомъ наступавшаго для Италіи новаго вка. Когда путь этотъ былъ имъ пройденъ, когда цль жизни была достигнута,— трагедіи напечатаны и слава упрочена,—идти дальше оказалось некуда. За какіе-нибудь 14 лтъ живой и полной жизни вс чувства, дававшія ей смыслъ и содержаніе, были исчерпаны, потому что вс они вращались около одного главнаго центра — собственнаго я. Изжита была и любвь къ свобод, и ненависть къ тираніи, и симпатіи къ притсняемымъ: опытъ французской революціи показалъ, какъ легко притсняемые обращаются сами въ притснителей. Напряженная борьба, преодолніе больныхъ сторонъ своего я, самовоспитаніе было закончено- и жить оказалось нечмъ. Оставалась, правда, привязанность къ „Госпож"; оставались классики латинскіе и греческіе; по мы видли: это было только подобіе любви, только подобіе поэзіи. Создавъ самъ свою жизнь, онъ почувствовалъ естественное желаніе это свое созданіеувидтьпередъ собою въ ясномъ законченномъ образ литературнаго произведенія. И онъ написалъ свою автобіографію. Въ трагедіи онъ излилъ вс высокіе, благородные порывы души; въ „Жизни" онъ высказался весь. Въ трагедіи онъ--крупный поэтъ і8 вка; въ „Жизни" онъ—только человкъ, но человкъ крупный, натура широкаго размаха со всми сильными ея сторонами, и съ больными, темными и убогими. Шаткій, склонный ко всякимъ крайностямъ, зависимый отъ своихъ болзненныхъ аффектовъ меланхоликъ,—онъ создаетъ изъ себя сильнаго духомъ трагическаго поэта. Творецъ своей жизни является творцомъ и новыхъ цнностей, новыхъ настроеній въ родной литера-тз'р. Какъ ни узокъ, блденъ и безкровенъ кажется намъ теперь идеалъ, положенный въ основу его жизни, онъ имлъ, однако, огромное значеніе для развитія его родины. Роль трибуна-обличителя и роль пвца своей мадонны—теперь отзываются для насъ чмъ-то головнымъ и выдуманнымъ, кажутся позой и аффектаціей. Не таковы он были въ свое время: у Альфіери он были естественнымъ продуктомъ мысли и чувства; поэтъ воодушевлялся ими съ полной искренностью. Иначе трагедіи его не могли бы оказывать на публику того дйствія, какое производили. Альфіери по праву гордился тмъ, что изъ Италіи Мета-стазіо онъ сдлалъ Италію Альфіери; т. е. въ Италіи, раболпствовавшей передъ Австріей, задавленной и ничтожными герцогами своими, и папами, и Бурбонами, его ирямолинейно-сз^гровая и страстная душа нашла сильное слово и для новыхъ идей, и для новыхъ гражданскихъ чз'вствъ, создавшихъ новую Италію. Рано зачерствла душа поэта,—но д.ло ея было сдлано, подвигъ былъ совершенъ.