Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

1756-

Изъ этихъ странныхъ вспышекъ чз^твства, о которомъ я не имлъ еще никакого понятія, но которое уже дйствовало такъ могз’щественно на мое воображеніе, родилась въ то время та меланхолическая настроенность, которая мзло-по-малу стала господствующей чертой моего характера. Однажды, въ возраст между семью и восемью і'одами, когда я находился въ подобномъ состояніи, причину котораго, можетъ быть, нз’жно искать также и въ слабости моего здоровья, я воспользовался тмъ, что

наставникъ и слуга оставили меня одного и выбжалъ потихоньку на черный дворъ, куда вела дверь изъ моей комнаты.

На этомъ двор

въ изобиліи росли сорныя травы, и я принялся рвать ихъ полными горстями и набивать ими ротъ, насколько это было возможно, съ ожесточеніемъ разжевывая и глотая жесткія листья и не обращая вниманія на ихъ горькій и дкій вкусъ.

Я слышалъ, не помню когда, отъ кого и при какихъ обстоятельствахъ, что есть ядовитая трава, называемая цикутою, отъ которой можно замереть. У меня не было сознательнаго намренія и желанія умереть и я даже не понималъ, что такое смерть, но повинз^тясь темномз^ инстинкту и печали, причина которой мн также была невдома, я жадно набросился на эти травы въ надежд, что между ними найдется и цикз’та.

Но невыносимая горечь и жесткость этого кушанья скоро заставила меня бросить его; почзъствовавъ при-ступъ тошноты я спрятался въ садъ, примыкавшій ко ДВОРЗ', И ТЗ'ТЪ, скрытый отъ всхъ взоровъ, освободился начисто отъ всей проглоченной мной отравы; вернувшись въ комнату, я молча переносилъ легкзчо боль въ тл и спазмы въ желзщк. Наставникъ засталъ меня въ такомъ состояніи, но ни о чемъ не догадался, а я ничего не сказалъ емзо Скоро надо было идти обдать и мать, увидвъ мои красные и припухшіе глаза, какъ бываетъ посл рвоты, настойчиво стала разспрашивать меня, во что бы то ни стало жела-я узнать, что со мной слз^чилось. Во время ея допроса колики желудка усились и я не могъ продолжать сть, но зчюрствовалъ въ нежеланіи отвчать. Итакъ, я старался выдержать молчаніе и одновременно скрыть испытываемз'ю боль; а мать продолжала допрашивать и грозить. Всмотрвшись въ мое страдающее лицо и замтивъ, что гз^тбы у меня зеленыя,—я не догадался ихъ вымыть,—она испзч'алась, вскочила и, подбжавъ ко мн, еіце настойчиве стала требовать отвта; подъ вліяніемъ страха и боли я въ слезахъ повинился ей во всемъ.

Мн сейчасъ же дали какое-то лекарство и все окончилось благополз'чно, если не считать того, что въ наказаніе меня заперли на нсколько дней въ комнату; уединеніе же это дало новзчо пищу моей меланхоліи.

Глава IV.

РАЗВИТІЕ ХАРАКТЕРА, НАБЛЮДАЕМОЕ ПО РАЗЛИЧНЫМЪ МЕЛКИМЪ ФАКТАМЪ.

15 апрля.

Вотъ каковъ былъ мой характеръ въ первые годы пробзокденія моего сознанія.

Обыкновенно спокойный и молчаливый, необычайно живой и болтливый по временамъ, упрямый и своенравный передъ чрезмрной 43'жой настойчивостью, покорно поддающійся ласковымъ з^твщаніямъ, сдерживаемый больше всего страхомъ выговора, въ сильнйшей степени склонный къ смущенію и дерзко отстаивающій свою независимость тамъ, гд не умли подойти ко мн ласково.

Чтобы лучше дать отчетъ себ и дрз'гимъ въ этихъ первыхъ предположеніяхъ, которыя природа начертала въ моей душ, я изберу изъ многочисленныхъ маленькихъ исторій моего ранняго дтства дв или три, запомнившіяся мн очень хорошо и живо рисующія мой характеръ. Изъ всхъ наказаній, которыя ко мн примнялись, наибольшее горе, доводившее меня почти до болзни и повторявшееся всего раза два или три, было приказаніе идти къ обдн съ ночной сткой на голов—головной Заборъ, совершенно скрывавшій волосы. Первый разъ, когда

на меня было наложено это взысканіе (я не помню за что именно), я пошелъ съ з'чителемъ, почти тащившимъ меня за рз^тку въ сосднюю кармелитскзчо церковь, мало посщаемую, подъ огромными сводами которой едва собиралось человкъ сорокъ. Тмъ не мене это наказаніе такъ подйствовало на меня, что мсяца три я велъ себя

безупречно. Раздумывая впослдствіи о причинахъ этого впечатлнія, я находилъ ихъ дв: одна заключалась въ мысли, что глаза всхъ должны были устремиться на мою стку и что я, должно быть, очень смшонъ и безобразенъ въ ней, и вс должны признать меня за настоящаго злодя, разъ я подвергнз’тъ такой зокасной кар; во-вторыхъ, я боялся, что меня завидятъ мои возлюбленные послз^шники; это по истин разрывало мн сердце.

Не есть ли это въ миніатюр и твой портретъ, о, читатель, портретъ всхъ людей, уже жившихъ и тхъ, кто бз^тдетъ жить, ибо, правду говоря, вс мы дти, обреченныя навсегда оставаться дтьми.

Необычайное дйствіе этого наказанія преисполнило радостью моихъ родителей и наставника.

При малйшемъ проявленіи непослушанія подъ зтро-зой этой отвратительной стки я спшилъ вернуться на правый путь, весь трепеща отъ страха. Однако, мн сз’ж-дено было совершить одинъ простзшокъ, значительность котораго я увеличилъ торжественной ложью, дз^тмая оправдаться ею въ глазахъ моей почтенной матери, въ результат чего мн вторично была назначена эта стка и на этотъ разъ было ршено, что вмсто пустынной кармелитской церкви я долженъ идти къ св. Партинз’’, въ лучшей части города, далеко отъ дома—въ храмъ, посщаемый около пс-лз’дня великосвтской праздной публикой. О, какъ велика была моя печаль! Но мольбы, слезы, отчаяніе все было напрасно.

Въ эту ночь, казавшуюся мн послдней въ моей жизни, я не сомкнулъ глазъ ни на минуту; она была самой тяжелой изъ всхъ, какія пришлось потомъ пережить.

Роковой часъ насталъ; облеченный въ проклятзчо стк\^г, съ плачемъ и рыданіемъ, я пустился въ пз'ть; наставникъ тащилъ меня за руку, а сзади подталкивалъ слз’га. Такимъ образомъ мы прошли дв или три 3-лицы, на которыхъ почти никого не было; но какъ только мы свернули въ модныя мста, прилегающія къ площади и

церкви св. Мартина, я сразу пересталъ плакать и кричать.

Меня не надо уже было тащить; напротивъ, я шелъ твердымъ шагомъ, прижимаясь къ аббату Ивальди, въ надежд остаться незамченнымъ, спрятавъ голову подъ локтемъ учителя, что мн было легко сдлать, такъ какъ я былъ малъ ростомъ. Ничего не видя, дошелъ я до середины церкви, закрывъ глаза у входа и пріоткрывъ ихъ только тогда, когда нужно было опуститься на колни; но и тз^тъ я оставался съ опущенными рсницами, чтобы не видть никого, ни съ кмъ не встртиться взглядомъ. Когда нужно было выходить, я снова превратился въ незрячаго и вернулся домой убитый, считая себя навки опозореннымъ.

Въ этотъ день я не хотлъ ни сть, ни говорить, ни учиться, ни плакать. И такова была въ конц концовъ сила моего горя и томленія моей дз^тши, что я заболлъ на нсколько дней. Никогда посл этого въ нашемъ дом даже не з’поминалось о стк, такъ была напугана моя нжная мать отчаяніемъ, которое я въ этотъ разъ обнарз^жилъ. Я же съ своей стороны очень долго не гршилъ никакой ложью; и кто знаетъ, не этой ли стк обязанъ я тмъ, что изъ всхъ встрчавшихся мн людей былъ однимъ изъ самыхъ правдивыхъ.