Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

Теперь другой елз^чай. Моя бабушка съ материнской стороны пріхала однажды въ Асти. Эта была очень знатная дама, жившая обыкновенно въ Турин, вдова одного изъ придворныхъ вельможъ, окрз^женная всей той вншней пышностью, которая производитъ такое сильное впечатлніе на дтей. Эта дама провела нсколько дней въ дом моей матери и, хотя она осыпала меня ласками, я никакъ не могъ освоиться съ ней, оставаясь тмъ маленькимъ дикаремъ, какимъ я въ то время былъ. Собираясь зазжать, она спросила меня, что именно я хотлъ бы полз'чить отъ нея въ подарокъ. Сначала отъ стыда, робости и нершительности, а потомъ уже отъ непреоборимаго з'ііряметва, я отвчалъ ей однимъ словомъ; ничего,—

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ. 2

и какъ ни бились со мной на вс лады, чтобы вынудить въ отвтъ хоть слово, кром этого неприличнаго и грубаго «ничего», все было напрасно. И единственно, чего добились отъ меня допрашивающіе, было лишь то, что «ничего», выходившее сначала изъ моихъ устъ сухо и отчетливо, произносилось голосомъ все боле раздраженнымъ и дрожащимъ,

пока не смшалось со слезами и беззщержными рыданіями. Родители прогнали меня въ мою комнату, какъ я этого и заслз'живалъ; тамъ мн было предоставлено наслаждаться взаперти этимъ „ничего", на которомъ я такъ настаивалъ; бабз^шка же ухала. И вотъ тотъ же ребенокъ, который отказывался съ такимъ непобдимымъ упорствомъ отъ законныхъ даровъ своей бабки, за нсколько дней передъ этимъ похитилъ изъ ея полуоткрытаго сз'ндзжа веръ и спряталъ его у себя въ постели, гд онъ былъ найденъ спз-стя нкоторое время. Я утверждалъ тогда,—и это была правда,—что взялъ его съ цлью подарить сестр. Этотъ проступокъ былъ наказанъ по заслз'гамъ очень строго, но хотя воровство большій порокъ, чмъ ложь, меня пощадили и не только не наказали сткой, но даже не пригрозили ею. Бдная мать больше боялась, что я заболю, чмъ станз' воромъ; послднее занятіе, по правд говоря, не носитъ въ себ ничего страшнаго и трудно искоренимаго для человка. з^г котораго нтъ въ воровств жизненной небходимости. Уваженіе къ чужой собственности быстро является и упрочивается у тхъ, кого сзщьба надлила имуществомъ.

Здсь я разскажз', въ вид анекдота, о своей первой исповди—междз^г семью и восьмью годами. Чтобы подготовить меня, зритель наговорилъ мн о тхъ разнообразныхъ грхахъ, которые я могъ бы совершить, и большая часть которыхъ мн была неизвстна даже по имени. Посл предварительнаго экзамена, совершеннаго дономъ Ивальди, назначили день, когда я долженъ былъ сложить малое бремя своихъ грховъ къ ногамъ о. Анджело, кармелита, исповдника моей матери. Не помню, что именно я говорилъ ему: я испытывалъ большую тяжесть и естественное отвращеніе къ обнаруживанію моихъ тайныхъ помысловъ передъ совершенно чужимъ человкомъ.

Думаю, что исповдникъ самъ составилъ мою исповдь вмсто меня. Какъ бы то ни было, онъ далъ мн отпз^г– щеніе грховъ, но прибавилъ, что я долженъ передъ обдомъ стать на колни и публично попросить прощенія з' моей матери во всемъ, чмъ я ее обидлъ. Такая эпи-тимья показалась мн слишкомъ жестокой. И хотя мн вообще ничего не стоило попросить у матери прощенія, но стать на колни передъ кмъ бы то ни было, казалось мн тогда непереносимою казнью. Вернз’вшись домой въ часъ обда, я направился къ столу и когда другіе домашніе тоже вошли въ столовую, мн показалось, что взоры всхъ з'стремлены на меня. Опз^гстивъ глаза, я замеръ въ нершительности и въ крайнемъ смущеніи не могъ приблизиться къ столз^г, гд вс з^же заняли свои мста. Но я еще не зналъ тогда, что присутствующіе были посвящены въ тайнз' моей исповди и моей эпитимьи. Набравшись храбрости, я сдлалъ шагъ къ своему мстз^г, тогда мать строгимъ голосомъ спросила меня, имю ли я право ссть за столъ; сдлалъ ли я все, что нужно; нтъ ли чего-нибудь, въ чемъ я могъ бы упрекнзггь себя.

Каждый изъ этихъ вопросовъ былъ для меня какъ ударъ кинжаломъ въ сердце; мой плачевный видъ достаточно ясно отвчалъ за меня; но съ устъ не сорвалось ни одного слова и никакими способами не могли меня заставить не только выполнить эпитимью, но даже разсказать о томъ, что она мн назначена. Мать, въ свою очередь, не хотла объ этомъ говорить, чтобы не выдать исповдника, нарзчпившаго тайну исповди. Въ результат, этотъ разъ мать лишилась моего колнопреклоненія, а я—обда и, можетъ быть, отпущенія грховъ, которое отецъ Анджело далъ мн на такихъ суровыхъ Зиновіяхъ. И въ то же время у меня не хватило тогда проницательности, чтобы догадаться, что эпитимья назначена мн посл совщанія исповдника съ матерью. Но въ сердц моемъ хранилась съ тхъ поръ тнь ненависти къ исповдникз% а таинство исповди съ тхъ поръ внушало мн какое-то непріятное 43-вство, хотя въ послдующее время на меня ни разу не налагали пз^бличнаго покаянія.

Глава V.

ПОСЛДНЯЯ ДТСКАЯ ИСТОРІЙКА.

^х757-

На каникз'лы пріхалъ въ Асти мой старшій братъ,, маркизъ Какерано, учившійся уже довольно давно въ Турин, въ іезуитской коллегіи. Ему было лтъ четырнадцать, мн самое большее—лтъ восемь. Его общество было для меня нкоторымъ развлеченіемъ, но въ то же время и стсняло: Я мало зналъ этого брата по матери и не могъ 43'вствовать къ нему настоящей привязанности; но такъ какъ онъ все-таки участвовалъ иногда въ моихъ играхъ кончилось тмъ, что я свыкся съ нимъ. Но онъ былъ много старше меня, пользовался большей свободой, большими деньгами и большей ласковостью со стороны семьи; живя въ Турин, онъ видлъ гораздо больше, чмъ я; умлъ уже комментировать Виргилія и мало ли какія еще преимз'щества были у него, которымъ я въ первый разъ научился завидовать. Это все была та низкая зависть, которая могла бы внушить мн злыя чувства къ этому молодому человку; но она заставляла меня только страстно желать того, чмъ онъ обладалъ, не желая, однако, отнять у него что-либо. Вывожу отсюда, что есть вообще два рода

зависти; первая у дз'рныхъ людей быстро становится непримиримой ненавистью къ обладателю извстныхъ благъ и необз'зданнымъ желаніемъ похитить эти блага даже въ случа, если самому нельзя воспользоваться ими; второго рода зависть въ честныхъ •сердцахъ обращается въ соревнованіе, благородную борьбу, въ тревожащую, грозную потребность добиться для себя тхъ же благъ, какія есть у дрзтихъ въ той же или еще въ большей степени. О, какъ незначительно, какъ неощутимо различіе между зародышами нашихъ пороковъ и добродтелей!...

Такъ прошло все это лто въ играхъ и ссорахъ съ братомъ, который то дрался со мной, то длалъ мн маленькіе подарки; во всемъ этомъ было больше радостей, чмъ выпадало на мою долю въ прежнія каникулы, такъ какъ всегда до этого я былъ одинъ, а, какъ извстно, это для дтей самое несносное. Въ одинъ изъ самыхъ жаркихъ дней этого лта, около трехъ часовъ, когда вс отдыхали посл завтрака, мы съ братомъ занялись прусскими упражненіями, которымъ онъ меня училъ. Сдлавъ неловкій поворотъ въ маршировк, я упалъ и ударился головой о подставку для полньевъ, которую но небрежности забыли у камина еще съ зимы. На этой подставк не хватало одного мднаго шарика, какіе бываютъ обыкновенно на ея остромъ конц, и объ это остріе я з^тда-рился лвой бровью, на палецъ разстоянія отъ глаза. Рана была такъ велика и глз^бока, что рубецъ отъ нея сохранился до сихъ поръ и не исчезнетъ до могилы. Я вскочилъ на ноги въ ту же минуту и закричалъ братз⁷, чтобы онъ никому не говорилъ; сгоряча я не чувствовалъ никакой боли, но очень сильно ощущалъ стыдъ за то, что я плохой солдатъ и нетвердъ на ногахъ. Между тмъ, братъ мой кинз^тлся со всхъ ногъ будить наставника, шумъ происшествія достигъ до ушей матери и весь домъ заметался въ переполох. При паденіи, и тогда, когда поднимался, я не издалъ крика, но когда, сдлавъ нсколько шаговъ, я почувствовалъ что-то теплое на лиц и, приложивъ рз^тки къ лицу, увидлъ, что он залиты кровью, я принялся орать. Я кричалъ только отъ страха и удивленія, ибо, отлично помню, боли я не испытывалъ никакой, пока не явился хирургъ и не принялся промывать, осматривать и перевязывать ранз\

17 апр.

Эта рана зарубцовывалась въ теченіе нсколькихъ недль и нсколько дней подрядъ я былъ лишенъ свта, такъ какъ опасались за мой глазъ: вокругъ него образовалась огромная воспаленная опухоль. Когда, наконецъ, наступило выздоровленіе я съ большимъ удовольствіемъ отправился на кармелитскую мессу съ пластырями и бинтами на лиц. Это больничное украшеніе безобразило меня гораздо больше, чмъ маленькая ночная стка, зеленая и очень опрятнаго вида, похожая на т, что носятъ андалузскіе щеголи, и я самъ, когда путешествовалъ по Испаніи, носилъ ее изъ подражанія имъ. Показаться же съ перевязанной головой публично мн не доставляло никакой непріятности, оттого ли, что я полонъ былъ еще радостнымъ чувствомъ избавленія отъ опасности, или, можетъ быть, къ этой ран въ моей маленькой голов примшивались неясныя идеи о какой-то доблести.

Врне всего, что это было именно такъ; ибо, хотя я не помню ясно связанныхъ съ этимъ ощущеній, но каждый разъ, когда кто-нибудь спрашивалъ аббата Ивальди, почему у меня забинтована голова и онъ давалъ отвтъ,, что я упалъ, я быстро прибавлялъ: во время упражненій.

Такъ въ очень молодыхъ дучнахъ для того, кто уметъ изучать ихъ, проявляются противоположные ростки добродтелей и пороковъ. Такимъ образомъ проявилась во мн моя любовь къ слав. Но ни Ивальди и никто изъ окружающихъ не замчали и не ду’мали объ этомъ.

¹ 758-

Годъ спустя, мой старшій братъ, во время пребыванія въ своемъ туринскомъ лице, заболлъ серьезной трудной болзнью, которая перешла въ чахотку- и въ нсколько мсяцевъ свела его въ могилу. Его взяли изъ лицея и перевезли въ Асти, подъ материнскій кровъ,.

а меня отправили въ деревню, не желая, чтобы я съ нимъ встртился; въ зто же лто онъ умеръ въ Асти, и я такъ съ нимъ и не увидался больше. Въ это же время мой дядя съ материнской стороны, кавалеръ Пеллегрино Альфіери, которому было поручено управленіе моими денежными длами по смерти отца, возвращаясь изъ путешествія по Франціи, Англіи и Голландіи попалъ въ Асти. Увидвшись со мной, онъ убдился, какъ человкъ обладающій большимъ здравымъ смысломъ, что при такой систем воспитанія я не далеко уйду въ познаніяхъ; и водворившись въ Турин, онъ написалъ оттуда матери, что хочетъ помстить меня въ Туринскую Академію. Мой отъздъ совпалъ какъ разъ со смертью брата. Я никогда не забзщу лица, движеній и словъ моей бдной матзчнки, которая въ отчаяніи повторяла сквозь рыданія: „одного Богъ отнялъ з^ меня навсегда, а другого, кто знаетъ, когда я увижу!" У нея оставалась только дочь отъ третьяго мужа; позже у нея родились одинъ за другимъ еще два мальчика, пока я жилъ въ Турин. Печаль матери потрясла меня глубоко; но желаніе увидть новое, мысль о путешествіи въ почтовой карет—незадолго до того я первый разъ въ жизни совершилъ пз^ттешествіе на волахъ въ одщ* виллз^т въ пятнадцати миляхъ отъ Асти—и сотни такихъ же дтскихъ мыслей тшившихъ мою фантазію,—все это много умряло мою печаль о смерти брата и безз^ттшномъ гор матери.