Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
Через несколько минут вся компания вернулась в кабаре, где «Дид-Ладо уже поглощал один стакан кофе за другим, когда кто-то из официанток сказал, что пошёл сильный дождь. Есенин заволновался: не смоет ли со стены надпись? Дид-Ладо ответил: пусть поливают из брандспойта, всё будет цело!
Рано утром я пошёл на Страстную площадь, чтобы досмотреть, уцелела ли надпись». На площади всё ещё было полно народу, прохожие рассматривали горящие на тёмно-розовой стене монастыря белые крупные буквы похабного стихотворения, автором которого был Сергей Есенин. [1.217]
Осенью 1923 года во время товарищеского ужина в компании Алексея Ганина, Петра Орешкина и Сергея
Присутствовавший в питейном заведении мелкий профсоюзный деятель Марк Родкин ухитрился сквозь шум застольных разговоров и громкую музыку оркестра услышать, как молодые люди обзывали «жидами» вождей революции товарищей Троцкого и Каменева, а потому заторопился в 47-е отделение милиции, где написал заявление, после которого сотрудник ОМ И. Ф. Абрамович арестовал четырёх литераторов, препроводив их в «резервную комнату», т. е. в «обезьянник». Дальше, как было принято говорить в определённых кругах, вечер переставал быть томным. Бдительный милиционер попытался раскрутить поэтов на признание в контрреволюционном замысле. Есенин, пообещав ему дать признательные показания, уговорил дежурного комиссара позвонить Демьяну Бедному на кремлёвскую квартиру. «Мужик вредный», узнав от милиционера, в чём, собственно, дело, довольно грубо отказался помочь. Такое поведение «кремлёвского квартиранта» было объяснимо: в отношении «крестьянского» поэта до этого задержания уже было возбуждено 13 уголовных дел: одно, правда, ещё до Октябрьской революции.
19 октября 1920 года сотрудники Московской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем арестовали его на квартире имажиниста Александра Кусикова по подозрению в укрывательстве белогвардейцев. Поводом послужил донос дирижёра и композитора Владимира Бакалейникова [119] , по какой-то причине ненавидевшего Есенина.
Ведение дела поручено следователю МЧК Матвееву. Поэт А. Кусиков вспоминал: «Привели на ночью в Чеку. Ввиду того, что наш арест совпал с каким-то белогвардейским заговором и, значит, было не до нас, мы просидели больше, чем полагается. Недели три. Будучи привычно уверенными, что нас отпустят дня через три, Есенин начинал волноваться, и с каждым днем всё беспокойнее и беспокойнее. „Слушай, а не могут нас в этой неразберихе кокнуть?“ — „А вдруг ему скажут, выводи Бенина (там с нами сидел какой-то бандит Бенин или Есин), а он впопыхах меня. Бенин, Есенин, тут знаешь, похоже“. И каждый раз на вечерней перекличке он подходил к надзирателю в волнении, растолковывая ему, что фамилия его Есенин». Сергея Александровича отпустили раньше его подельников — уже 25-го он вышел на свободу, и в этот раз капитан госбезопасности пришёл на помощь своему бывшему телохранителю. Появление в отделении милиции Якова Блюмкина, скорее всего, было связано с поступившим докладом одного из сотрудников наружного наблюдения, которые уже давно вели как самого Есенина, так и его окружение.
119
Владимир Бакалейников в 1927 году эмигрировал в США, где сделал успешную карьеру.
Проблема этого, казалось бы, обычного бытового хулиганства заключалась в том, что в СССР всё ещё действовал декрет СНК РСФСР от 12 апреля 1918 года «О борьбе
«По поступающим в Совет Народных Комиссаров сведениям, контрреволюционеры во многих городах, особенно в прифронтовой полосе, ведут погромную агитацию, последствием которой были местами эксцессы против трудового еврейского населения. Буржуазная контрреволюция берёт в свои руки то оружие, которое выпало из рук царя.
Самодержавное правительство каждый раз, когда ему нужно было отвести от себя гнев народный, направляло его на евреев, указывая тёмным массам, будто все их беды от евреев. При этом еврейские богачи всегда находили себе защиту, а страдала и гибла от травли и насилий еврейская беднота.
Теперь контрреволюционеры возобновили травлю против евреев, пользуясь голодом, усталостью, а также неразвитостью наиболее отсталых масс и остатками вражды к евреям, которая была привита народу самодержавием.
В Российской Советской Федеративной Республике, где провозглашён принцип самоопределения трудовых масс всех народов, нет места национальному угнетению. Еврейский буржуа нам враг не как еврей, а как буржуа. Еврейский рабочий нам брат.
Всякая травля какой бы то ни было нации недопустима, преступна и позорна.
Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение и погромы евреев гибелью для дела рабочей и крестьянской революции и призывает трудовой народ Социалистической России всеми средствами бороться с этим злом.
Национальная вражда ослабляет наши революционные ряды, разъединяет единый, без различия национальностей, трудовой фронт и на руку лишь нашим врагам.
Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона».
Есенин, Ганин, Орешкин и Клычков, как уличённые в антисемитской пропаганде, подлежали уголовному преследованию, и возможностей Блюмкина для его прекращения очевидно недостаточно, поэтому поэт ищет защиты у Льва Троцкого, обращается в нему с личным письмом:
«Дорогой Лев Давидович! Мне очень больно за всю историю, которую подняли из мелкого литературного (зачёркнуто и неразборчиво) карьеризма т. Сосновский и Демьян Бедный.
Никаких оправданий у меня нет у самого. Лично я знаю, что этим только хотят подвести других „попутчиков“
О подсиживании знают давно, и потому никто не застрахован от какого-нибудь мушиного промаха. Чтоб из него потом сделали слона.
Существо моё возмущено до глубины той клеветой, которую воздвигли на моих товарищей и на меня (с Демьяном мы так не разговаривали).
Форма Сосновского (без) (кружит голову) и приёмы их борьбы отвратительны. Из всей этой истории нам больно только то, что ударили по той струне, чтоб перервать её (и) которая служила Вашим вниманием к нам. Никаких антисемитских речей я и мои товарищи не вели. Всё было иначе. Во время ссоры Орешина с Ганиным я заметил нахально подсевшего к нам типа, выставившего своё ухо, и бросил (громко) фразу: „Дай ему в ухо пивом (в ухо)“. Тип обиделся и назвал меня мужицким хамом, а я обозвал его жидовской мордой. Не знаю, кому нужно было и зачем делать из этого скандал общественного характера. Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных подлых и честных. В быту перебранки и прозвища существуют, (но) так же как (и) у школьников, и многие знают, что так ругается сам Демьян.