Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
Я сегодня с себя две вши сняла, и вчера вечером одну, как пыльцу девственности скинула!
— Но откуда? Откуда они берутся, гадкие кусачие? – графиня Ирина Владимировна от ужаса прикрыла ротик батистовым платочком с монограммой правящего дома. – Дурно! Дурно-с тысячи раз!
Можно подумать, что мы с мужиками якшаемся за праздничным столом!
— А ты, душа моя, подумай, что вошь не от мужиков, не от графьев, а из другого Мира!
Вошь – явление потустороннее! Дзэн! — графиня Ювеналова щелкнула красивыми
Графиня Ирина Владимировна с радостным волнением приняла версию подруги, и в следующие разы, когда снимала лобковую вошь со своего тела, то воздевала очи к потолку и шептала пересохшими губками:
— Потустороннее! Дзэн!
БРУТАЛЬНОЕ
На Сенной Площади естествоиспытатель, историограф, политик, поэт и музыкант Андрей Витальевич Смольянинов наблюдал, как кнутом били молодую цыганку.
К Андрею Витальевичу подошел поэт, философ, искусствовед Федор Прохорович Григорьев, встал рядом, долго молчал.
И Андрей Витальевич молчал: цыганку увели, а два великих ума стояли и молчали.
Наконец, Андрей Витальевич посмотрел со значением на Федора Прохоровича и молвил по дзэну:
— Совершенство!
Федор Прохорович тоже слыл знатоком русского дзэна, поэтому добавил с легким поклоном,
— Взаимодополняемое!
Врач, биолог, зоолог, философ, историк, эстет Иван Михайлович Карамзин усмехнулся, когда услышал от коллег по дзэну «совершенство» и «взаимодополняемое», подошел, постучал тросточкой (с серебряным набалдашником) по камням и изрёк, как золотую реку переходил с песней:
— Прекрасноположенное! Дзэн!
ПОПРЕКАЕМОЕ
Граф Одоевский Роман Проклович устраивал театры крепостных актеров, а затем театры продавал, дарил, отдавал внаем, как рабочую скотину.
Для новой пьесы «Барышня-крестьянка» он нагнал для просмотра крестьянок, велел, чтобы разделись в бане, а он сидел в кресле, похожем на трон, стучал правой рукой по левой руке и разглядывал, а с разглядываниями и раздумывал над крестьянками – кто искуснее исполнит роль барышни-крестьянки.
Все девки хороши, как на подбор – жаловал граф Роман Проклович своих крепостных: не изнурял непосильной работой, одаривал пирогами и салом, девкам – конфеты и мед с орехами, чтобы телеса не угнетались, не ссыхались, как солома.
Нагие девки проходили перед графом, показывали своё русско-народное актерское мастерство: с длинными волосами до пят, с соразмерными телами, с синими глазами и румяными щеками, а все – белокожие, словно сахар.
Никто не выделялся ни игрой, ни телом, что вводило графа Романа Прокловича в печаль, оттого, что не продвигалась работа над спектаклем, словно спектаклю оглоблю в рот засунули.
Вдруг, из круга девок выскочила
Девка Авдотья, а граф Роман Проклович с трудом признал в ней дочку кузнеца Ермолая, озорно хохотала, подпрыгивала, но не как балерина, а, словно Петрушка в балагане.
— Что ж ты, Авдотья, ведешь себя не как балерина, а – коза на выгоне?
Артистки, прежде всего – степенные; поступь у артисток – как у пав, плавная, а голос – тихий с придыханиями, словно придушили легонько.
И волосы напрасно сбрила, как рыба.
С твоим усердием даже на платье не заработаешь в артистках.
— Полноте, барин Роман Проклович! – Авдотья хохотала, стояла бесстыдно, словно в кабаке на столе. – Ежели не в артистки, то потешусь хотя бы!
Что ж молодость зря терять на охи и ахи!
Как только время свободно, так я и чудачу, будто меня на ключ завели немецкие мастера.
— Попрекну я тебя, – граф Роман Проклович добро усмехнулся в мундштук, – но не укорю!
Попрекаемое, но не укоряемое! Дзэн!
ОСОЗНАНИЕ
Корнет, поэт и музыкант Алексей Витальевич Шереметьев с утра проснулся в дурном расположении духа, словно с кобылы упал на плацу.
Вчерашний день выплыл с ужасающими подробностями – так выплывает из-за ивы челн с разбойниками.
Сначала пили за обедом во славу здоровья графини Пристельской Анфисы Егоровны – много пили, но корнет знал свое состояние, поэтому проявлял разумное соотношение пития и закусок, словно прошел школу французского мужества.
Вечером чевствовали господина полковника Семенова Евграфа Федоровича, как море Байкал высасывали из кружек.
Корнет Алексей Витальевич уверял господ офицеров, что знает меру, и знал бы её, если бы не сел за карты себе на позорище.
Сначала играли по маленькой для разогрева, а, когда пошла большая игра, то корнет уже себя не чувствовал и очнулся лишь после крупного проигрыша, равного трем большим деревням, которых у него, разумеется, не было.
Долг чести велел – либо расплачивайся, либо ходи с позором, как с отрубленной головой.
Корнет Алексей Витальевич Шереметьев выбрал третий путь чести – застрелиться без сватовства и признания в своих ошибках.
«Эка, мои кредиторы утрутся, когда узнают, что я героически покончил с жизнью, но сраму не поимел, подобно Александру Македонскому! — корнет Шереметьев осмотрел наган, приставил к виску – красиво, как на старинных гравюрах. – Мертвые сраму не имут!
Меня повезут на лафете пушки, а затем с должными почестями придадут матушке земле!»
Корнет Алексей Витальевич в последний раз в жизни взглянул на своё молодое отражение в зерцале (серебряное, дорогое, но долг не покроет), палец нажимал на курок, но…