Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
— Досада! Неприглядная досада, как голая девка в грязи! – корнет Шереметьев с негодованием рассматривал лицо, с синими кругами под глазами, с красным носом, кровавыми глазами, опухшими скулами, словно не торжествовал вчера, а на поле брани дрался с Кочубеем. – Меня в дурном виде даже мертвого никто не полюбит, а это – стыд и срам!
Щетинка, словно у дикого кабана выросла за ночь.
Никто её из кожи не тянул, а выросла грязными островами бамбука.
Корнет Шереметьев отложил наган, кликнул Ивана,
— Ничего-с! Но одежда… галифе-с… Где это я валялся, или меня валяли свиньи?
До обеда корнет Алексей Витальевич гонял денщика: одежду стирали, сушили, гладили, придавали светский шик и лоск, словно свадебное платье жениха.
К вечеру посвежевший, надушенный, элегантно-чистый корнет Алексей Витальевич осмотрел себя со всех сторон, остался более чем доволен, даже подмигнул себе в зерцало, залихватски закрутил ус, и потянулась рука к нагану – в этаком виде не грешно и не срамно застрелиться дамам на радость.
— Ишь, что захотела смерть, красавчика поиметь возжелала! – корнет Шереметьев неожиданно передумал стреляться: жалко, когда красота пропадает зря, и её в землю, как репу. – А долг чести, карточный долг, ну его к чертям!
Всенепременно – к чертям!
Хорошо, что я осознал до смерти, а не после… Дзэн!
Красавчики сраму не имут!
ВДОХНОВЕНИЕ
Мальчика, поэта, музыканта, композитора графа Оселецкого Митрофана Львовича никто не бил, кроме папеньки.
Маленький Митрошка всячески сопротивлялся наукам и музицированию, но папенька граф Оселецкий Лев Николаевич полагал, что принуждением, смычком вобьет маленькому графу музыку и эстетизм в темечко, как вбивал кол проштрафившемуся крепостному кузнецу Вакуле в заднепроходное отверстие.
Граф Лев Николаевич зажимал голову сына между ног, оголял ягодицы отрока и хлестал по ним очищенными тонкими розгами с поучениями:
— Ученье – свет, а неученое – тьма!
Пренебрежение к наукам приведет к опале у Высочайших особ, а рвение в науках злата, серебра и почета прибавит, как из станка.
Ан, музыкант Моцарт музицировал, музицировал и до большого вспомоществования домузицировался, как клад нашел с яхонтами.
Митрошка в ответ ревел, кусал папеньку, щипал, не проявлял должного понимания и уважения.
К семнадцати годам граф Митрофан Львович достиг высочайших успехов в музицировании, даже обошел по классу Людвига ван Бетховена.
Престарелый папенька весьма радовался успехам отпрыска, хвастал перед графьями и князьями, даже почётные награды получал за сына, будто с деревьев груши сбивал сапогами.
Однажды граф Лев Николаевич перед концертом тайком заглянул в будуар, где готовился
Завлекательная картина открылась взору графа Оселецкого старшего: сыночек, граф Митрофан Львович на коленях с оголенными ягодицами стоял на полу (белые чулки приспущены), голова великого музыканта и композитора зажата между ног здоровенной девки – кровь с молоком и коса до пола, как метла у коня.
Но что поразило графа Льва Николаевича до глубины сердца: к лицу бабы приклеены бородка, усы, точь-в-точь, как у него на личине, будто девку срисовали дворовые художники.
Девка с усердием хлестала молодого музыканта розгами по голым ягодицам, с придыханием и ругательствами повторяла:
— Ученье – свет, а неученье – тьма!
Пренебрежение к наукам приведет к опале у Высочайших особ, а рвение в науках злата, серебра и почета прибавит, как из станка.
Граф Митрофан Львович увидел папеньку, но не смутился, а более – обрадовался, как желанному караваю с медом:
— Под вас девку сделал, папенька!
Иже она розгами в меня музыку вбивает, как и вы!
Французы называют этот процесс – вдохновение!
Дзэн!
ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ
— Ах, ловите меня, догоняйте, граф Алексей Максимович! – графиня Елецкая Антонина Александровна легко, потому что молодая и худенькая, убегала от жениха, графа Пристолова Виталия Евгеньевича! – Ну, же-с!
Решительно догоняйте, и получите моё признание!
Граф Виталий Евгеньевич пыхтел, с трудом поспевал за невестой, протирал золотые пенсне-с, ораторствовал, подобно древнеримскому оратору Витии:
— Полноте! Полноте, Антонина Александровна!
Я оценил вашу легкость, как у козочки.
Рад бы, да упаду сейчас и заплачу, как баба от бессилья!
— Корнет Оболенский меня догнал бы! Ах, — графиня Антонина Александровна забежала на сельское кладбище, бегала среди могил – то ли не замечала кладбища, то ли в молодой веселости не придавала значения мертвым под землей. – И поручик Голицын догнал бы.
Военные, ах! Они – душки, и в беге соразмерные, словно жеребцы.
— Но не благороднее!
Не умнее, нас, штатских! – граф Виталий Евгеньевич надрывал сердце, но упоминание о подвигах военных, придало последних сил: — Не пренебрегайте полными мужчинами ради подтянутых, как тополя.
Пренебрежение – враг семейного!
Почва улетела из-под толстых ног графа Пристолова, и он рухнул в глубокую могилу, вырытую, вероятно, для крестьянина или для офицера.
Оглушенный, припорошенный землей, граф Пристолова даже не протирал загрязнившееся золотые пенсне-с, а смотрел в далекое небо и повторял, как могильный червь: