Жизнь замечательных людей по дзэну

Эсаул Георгий

— То необъяснимое, господа! Необъяснимое! Дзэн!

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ

Корнет Оболенский Михаил Юрьевич очень стеснялся с барышнями, словно не молодой, а старик под дубом.

Он краснел, потел с дамами, а продажных девушек с Трехгорки величал по батюшке и на «Вы».

Товарищ корнета Оболенского повеса и жуир поручик Семенов Матвей Филиппович много потешался над робостью Михаила Юрьевича, но по-дружески посмеивался, накручивал усы и в

усы же смеялся, как в батистовый платочек с вышитыми русалками.

— Полноте, полноте, Михаил Юрьевич!

Пора бы уже и Амура барышням подпускать бескрылого, но со стрелами.

Вы навязали себе робость, а это для военного человека – недопустимо, все равно, что на козе скакать по бездорожью.

— Но как же так-с! Невозможно! С дамами! – корнет Оболенский прятал голову в рушник (подарок маменьки).

Жуир Матвей Филиппович в Покров не выдержал и принялся за обучение молодого Михаила Юрьевича наукам побеждать дам.

К Ильину Дню Михаил Юрьевич настолько окреп, что без страха и сомнения подходил к любой барышне и словами затаскивал её в постель, как мышку в нору.

После ночи любви дамы с удивлением трясли головками и шептали:

— Амурник! Я даже и не помышляла, но Михаил Юрьевич замутил голову, словами склонил так, как иной пастух кнутом не склонит к сожительству!

На Рождество Оболенский Михаил Юрьевич на балу в честь китайского посла с небрежным видом меланхоличного нигилиста бродил по зале, и уверенный в своей словесной силе обольстителя, подыскивал даму для ночных утех в будуаре, или в номерах.

Его внимание привлекла роскошная красавица молодая графиня Ебужинская Анастасия Викторовна, только что из Парижа прибывшая по настоянию матушки Императрицы.

Графиня Ебужинская хохотала, обмахивала веером чрезвычайно вольное декольте, бросала острые взгляды на кавалеров, вела себя, как деревенская девушка в гусарской бане.

Михаил Юрьевич уже примерявший графиню к своей кровати, подошел, учтиво отвесил поклон, открыл рот и начал истертую словесную битву, в конце которой обязательно выйдет с победой, как Александр Македонский из Рима.

— Честь имею графиня Анастасия Викторовна…

— А? – графиня Ебужинская неучтиво перебила Михаила Юрьевича, но улыбкой искупила вину, словно три червонца положила в кирасиру.

— Я…

— Куда едем, Михаил Юрьевич?

— Хм! Куда угодно-с! Хоть…

— Пошла писать карета! – графиня Ебужинская выражалась потешно, неожиданно для Михаила Юрьевича, сбивала его с генеральной линии обольщения – так по окопам скачут овцы и бараны, мешают военным маневрам.

— Я…

— Вы, Михаил Юрьевич, любите семечки.

— Позвольте, графиня…

— Пора! Оставьте меня с вашими кузинами.

— Хм! Почему мои кузины? — Михаил Юрьевич заметно грассировал, чувствовал, как уплывает ночь с графиней.

— Употребляете, Михаил Юрьевич?

—

Извините-с, графиня…

— Осчастливьте меня!

— С превеликим удовольствием, Анастасия Викторовна…

— Нужда заставит, и крестом вышьешь! – графиня Ебужинская отвернула от Михаила Юрьевича своё тело и благоволение, как в яму закинула.

«Графиня Анастасия Викторовна не жалует мужчин! — Михаил Юрьевич оправдывался перед собой за поражение в кадрении. – Не нужны ей мужчины, словно в нас горох насыпали, как в мешки».

Но графиня Ебужинская Анастасия Викторовна направила маленькие стопы к графу Безухову Алексею Петровичу, как к золотой карете.

Графиня заигрывала с графом, склоняла его на свою сторону, допускала вольности в обращении с мужчиной, и, наконец, под зубовный скрежет Михаила Юрьевича Оболенского потащила в будуар.

— Чрезвычайное! — Михаил Юрьевич перекусил мундштук, пригладил волосы и с рыданиями сбежал с бала.

ПОТУСТОРОННЕЕ

Графиня Маленковская Ирина Владимировна поутру обнаружила у себя на лобке вошь лобковую.

Сие обстоятельство привело графиню в сильнейшее замешательство, словно она упала с телеги.

Графиня Маленковская всегда славилась чистотой, даже до суеверий доходила в обмывании тела и волос, как на голове, так и на других участках тела – сурьмой изводила кожу, белилами, французскими присыпками и индокитайскими мазями с запахов деревенских выгребных ям.

«Где же я эту гадость приняла на себя? – графиня Ирина Владимировна осторожно сняла лобковую вошь, раздавила ногтями – щёлк! – Не дворовая девка я, по соломам не каталась, как собака на сене.

От графа Разумовского Алексея Геннадьевича?

Но граф Разумовский чистоплотен до приличия, как и я, даже парик посыпает не мукой, а ядовитым для блох и клопов порошком.

От Великого князя Сергея Мироновича?

Но князь по три раза в день в лохани купается, словно карась.

От дворни ко мне лобковая вошь переползла?

Но с быдлами и хамами я не имею сношений, потому что – благородных кровей, как арабская кобылица».

В обед графиня Ирина Владимировна в величайшем волнении нанесла визит ближайшей подруге – графине Ювеналовой Екатерине Петровне.

— Совестно, что я тебя беспокою, отрываю от милого друга графа Бестужева, – графиня Ирина Владимировна оправдывалась перед подругой, что встретила её в неглиже, – но дело щекотливое и для меня жизненно важное, как рассол после пира.

Поутру я обнаружила у себя на лобке вошь одноименную.

Небось, ты себя сейчас едва сдерживаешь от брезгливости, когда думаешь о вше?

— Отчего же? Вошь лобковая – ерунда, как дождь ночью! – графиня Екатерина Петровна зевнула, словно мужика проглотила. – Эка невидаль – вошь на лобке!