Жнец и Воробей
Шрифт:
Я ползу назад. Левой рукой скольжу по слизи от раздавленных бананов. Мэтт Крэнвелл ползет за мной, полуослепнув от земли и ярости. Он протягивает руку, а я шныряю вокруг в поисках того, за что можно ухватиться. Оружие. Проблеск надежды. Что-нибудь.
Провожу рукой по гравию, и что-то острое впивается в ладонь. Быстро оглядываюсь, заметив шпажки для коктейлей, рассыпанные рядом с моими пальцами. Несколько штук лежат в разломанной пластиковой тубе.
Беру их как раз в тот момент, когда Крэнвелл обхватывает за лодыжку моей поврежденной ноги и тянет.
Я громко кричу от дикой
Он ревет. Отпускает мою лодыжку. Корчится в земле, закрывая лицо трясущейся рукой. Поворачивается в мою сторону, корчась от боли. Кровь стекает по его ресницам и щеке густой малиновой струйкой. Три коктейльные шпажки торчат у него из глаза, как жуткая детсадовская поделка. Флажки на кончиках трепещут. Его веко пытается моргнуть, и он не может остановить этот рефлекс. Каждое движение его века загоняет шпажки глубже, и он вздрагивает от нового приступа боли. Он орет. Издает звук, которого я никогда раньше не слышала.
Желудок скручивает, мне удается проглотить рвоту, но с трудом.
Нужно убираться отсюда к чертовой матери.
Я переворачиваюсь и поднимаюсь на здоровую ногу, волоча другую за собой, ковыляя к началу подъездной дорожки. Мэтт всё ещё кричит у меня за спиной, посылая проклятия вслед.
По моему лицу текут слезы. Зубы сжимаются так сильно, что вот-вот треснут. С каждым прыжком моя сломанная нога болит сильнее. Это настоящая агония. Чертовски мучительно. Острая боль пронзает от пятки до бедра. Я вот-вот упаду.
— Продолжай идти, черт тебя дери, — шепчу я, открывая визор шлема. Первый глоток свежего воздуха — единственное, что помогает держаться на ногах.
Я не знаю, что происходит, когда тебя тычут в глаз коктейльными палочками. Возможно, второй глаз тоже плохо видит. Или, может быть, Мэтт сможет преодолеть боль и побежать за мной. Но я не могу сейчас думать об этом дерьме. Мне просто нужно добраться до своего байка. Цепляться за надежду, что я смогу уехать.
Дойдя до конца подъездной дорожки, я бросаю взгляд в сторону фермы. Мэтт Крэнвелл стоит на четвереньках, вопит и ругается, кровь капает на землю. А потом я смотрю в сторону дома. Люси стоит за сетчатой дверью. Её силуэт. Я не вижу её лица, но чувствую на себе взгляд. С такого расстояния она не может отчетливо разглядеть меня из-за шлема. Да и мы почти не знакомы, она не узнает меня по одежде или манерам. Она понимает, что произошло то, что изменит её жизнь. Что-то очень неправильное, ведь её муж в отчаянии кричит на подъездной дорожке. Но она не смотрит на него. А только на меня.
Потом закрывает дверь и исчезает в доме.
Я оставляю Мэтта кататься по грязи, где ему самое место. Ковыляю к своему мотоциклу. Когда перекидываю ногу через сиденье, что-то цепляется за внутреннюю сторону моих кожаных штанов. Боль пронзает ногу. Но я продолжаю. Завожу двигатель. Сжимаю сцепление. Переключаю передачу, выжимаю газ и убираюсь к чертовой матери с этой фермы.
Я не знаю, куда держу пусть.
Просто следую своему инстинкту и еду.
2
—
КЛЯТВА
ФИОНН
Я заворачиваю за угол, направляясь домой быстрым шагом после
У входной двери обнаружено движение.
— Чертова Барбара, — шиплю я, разворачиваясь и возвращаясь в город. Достаю свой телефон, чтобы открыть приложение видеодомофона. — Я знаю, что это ты, больная тва…
Я останавливаюсь как вкопанный. В моем офисе точно не Барбара.
В кадре незнакомая женщина. Темные волосы. Кожаная куртка. Я не могу разглядеть черты её лица, он смотрит в сторону. Кое-как стоит на ногах. Вероятно, пьяна. Может быть, одна из тех, кто приехал в город на представление цирка и слишком хорошо повеселилась в пивном баре, расположенном дальше по дороге от ярмарочной площади. Я подумываю о том, чтобы нажать на кнопку, чтобы заговорить с ней через микрофон, и хотя мой большой палец зависает над кружком, я не дотрагиваюсь до него. Наверное, надо включить сигнализацию, которой я теперь почти не пользуюсь, потому что из-за Барбары слишком часто включал её посреди ночи. «Надо позвонить в полицию», — думаю я, уставившись в экран. Но и этого я не делаю.
Даже когда она каким-то образом открывает запертую дверь.
— Блять.
Я убираю телефон в карман и бегу.
Подсчитываю в уме, пока мчусь в направлении клиники. Я только что закончил длинную пробежку и не могу двигаться быстрее, чем пять минут тридцать секунд за милю, так что буду на месте через семь минут и девять секунд. Уверен, что доберусь до офиса быстрее, если буду стараться изо всех сил.
Но мне кажется, что прошел целый час. Легкие горят.
Сердце бешено колотится. Я перехожу на шаг, когда заворачиваю за последний угол, и к горлу подкатывает волна тошноты.
В клинике не горит свет. Ничто не указывает на незваных гостей внутри, кроме едва заметного кровавого отпечатка на дверной ручке. Мотоцикл с помятым топливным баком лежит на боку в траве. Ключ всё ещё в замке зажигания, хромированный двигатель потрескивает, остывая. Черный шлем, разрисованный оранжевыми и желтыми гибискусами, валяется на дорожке, ведущей к двери.
Я прижимаю руку к затылку, моя кожа блестит от пота. Смотрю в один конец улицы. Затем в другой. Затем снова назад.
Здесь больше никого нет. Достаю свой телефон из кармана и крепко сжимаю его.
— Черт возьми.
Я включаю фонарик на телефоне и направляюсь к двери. Она открыта. Я направляю луч света на пол, видя кровавый отпечаток ботинка. Красная полоска тянется по кафелю через зал ожидания. Дальше стойки администратора. Потом по коридору, как в ужастиках. Это твой путь к насильственной смерти.
И, как типичный идиот из любого ужастика, я иду по следу, останавливаясь в начале коридора, который ведет к смотровым кабинетам.
Никакого звука. Никакого аромата, если не считать терпкого запаха антисептика, который заседает у меня в горле. Никакого света, кроме красного знака аварийного выхода в конце коридора.